Рана. Оксана Васякина
Читать онлайн книгу.
Но я не знала, что опознание требуется, если твой близкий человек умер в больнице или дома. Теперь я знаю, что эта процедура нужна похоронщикам. Они боятся положить в гроб не того человека. Им нужно перестраховаться.
Мужчина в голубых перчатках выглянул из-за двери и позвал меня. Я выбросила недокуренную сигарету и вошла. В фойе у ячеечного шкафа на высокой каталке лежала груда из плотного черного целлофана. Я отошла подальше. Я не хотела и не могла приблизиться. Я боялась. Я встала напротив и стала ждать. Мужчина в голубых перчатках раскрыл тело мамы до пояса. Ее голова была отвернута, и я не могла видеть лица. Но я узнала ее по длинному предплечью, закинутому на безгрудую грудь. Цвет ее был как у старого перезрелого лимона. Я узнала ухо и острый изгиб челюстной кости. У меня тоже такая челюсть, и такое ухо, и такой нос. Я узнала ее волосы, поседевшие до цвета свалявшейся шерсти.
Но процедура требовала более детального опознания. Мужчина в голубых перчатках приподнял мамину голову. Он взял ее, как тяжелый крепкий арбуз, и повернул ко мне лицом. Целлофановая пленка грубо зашуршала. Я увидела мамино лицо. Оно было спокойное.
Я сказала, да, это мама. Тогда мужчина в голубых перчатках запаковал ее тело обратно, а другой мужчина в голубых перчатках попросил подойти к обитому железом столику и подписать акт. Акт был напечатан на серой писчей бумаге. Ручка была простая, с прозрачным корпусом и синим обгрызанным колпачком, – такие ручки мама покупала мне на школьном базаре к первому сентября. Я подписала акт и вышла на ветер.
Патологоанатом была дружелюбная. Она завела меня в кабинет и бережно закрыла за нами дверь. Она описала мамин труп, как если бы она была пионеркой и ее попросили показать столицы Конго и Китая на контурной карте. Спасибо, сказала я. На здоровье, ответила она. Я прошла мимо ячеечного шкафа-холодильника, мимо выставленных в ряд каталок, на одной из которых позавчера лежало мамино тело. А теперь мамино тело – это анонимный пепел в запаянной капсуле. В нем теперь нет метастазов, нет грубого шрама до самой подмышки от отрезанной груди. Нет остренького носа и красивых рук. И челюсти тоже нет.
Я вышла к бетонной урне и посмотрела перед собой на больницу. Ветра не было. И воздуха не было. Один из мужчин в голубых перчатках стоял у крыльца и курил. Я не стала с ним здороваться, он бы все равно меня не вспомнил. Он стоял и курил, пока в его кармане не зазвонил кнопочный телефон. Потом он выкинул окурок, сбросил звонок, поднялся на крыльцо и, пройдя мимо меня, вошел в морг.
Я еще немного постояла. Я хотела запомнить это место. Я хотела запомнить это место так, как хочешь вместить в себя красивый пейзаж, хоть оно и было безобразным. Но оно было важным. И оно, как и любое другое важное место, в меня не вмещалось.
Я села в машину и взяла урну к себе на руки. Дальше мне нужно было ехать в пенсионный фонд. Меня туда повезли по степи.
Интересно, думала я, мы уже прокатали триста рублей или еще нет.
Когда я думаю о теле, я вижу эту степь, степь или пустырь. Такой пустырь,