Сон об уходящей натуре. Поэма-аллюзия. Константин Кривчиков
Читать онлайн книгу.лет спустя в революционной России – примерно с тем же эффектом.
*
До светлого конца – обыгрывается название рассказа русского писателя А. Куприна «Светлый конец».
*
Во тьму – до светлого конца – тема «светлых путей» в такое же «светлое коммунистическое будущее» активно использовалась в СССР в пропагандистских целях. Корни её можно обнаружить в дореволюционных стихах и песнях, в частности, в песне «Мы кузнецы» на стихи пролетарского поэта Ф. Шкулёва, где есть такие строки: «Мы светлый путь куём народу, свободный путь для всех куём».
В советские времена широкое распространение получила практика присвоения предприятиям и организациям духоподъёмных названий вроде «Путь к коммунизму», «Рассвет» и «Светлый путь». Даже кинокомедию на «Мосфильме» в 1940 г. сварганил режиссёр Г. Александров, которая так и называлась – «Светлый путь». Ну а спустя сорок с лишним лет – после долгого и бессмысленного блуждания на этом пути – название уже иронически обыгрывалось в советском мультипликационном сериале «Возвращение блудного попугая». Снимал его режиссёр В. Караваев по сценарию писателя А. Курляндского. В одной из серий звучал следующий диалог:
«– Всё, приехали.
– Ты куда меня завёз?!
– Совхоз «Светлый путь».
– Какой светлый??? Не видно ж ничего!»
*
Век-волкодав – выражение поэта О. Мандельштама из стихотворения «Мне на шею бросается век-волкодав». Мандельштам был репрессирован в 1938 г. – в ночь с первого на второе мая арестован, приговорён к пяти годам заключения в ИТЛ (исправительно-трудовом лагере), отправлен по этапу на Дальний Восток и в конце декабря 1938 г. скончался в пересыльном лагере под Владивостоком.
Основной причиной гонений на поэта, в том числе и поводом для его первого ареста в 1934 г., стало стихотворение «Мы живём, под собою не чуя страны», созданное в 1933 г. и направленное лично против Сталина, «душегубца и мужикоборца». Пастернак назвал это стихотворение «актом самоубийства» и, как вскоре стало понятно, не ошибся.
Я процитирую стихотворение Мандельштама полностью из уважения к человеку, который вовсе не являлся храбрецом. Но у него хватило храбрости высказывать собственное мнение.
«Мы живём, под собою не чуя страны, наши речи за десять шагов не слышны, а где хватит на полразговорца, там припомнят кремлёвского горца.// Его толстые пальцы, как черви, жирны, и слова, как пудовые гири, верны, тараканьи смеются глазища и сияют его голенища.//
А вокруг него сброд тонкошеих вождей, он играет услугами полулюдей. Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет, он один лишь бабачит и тычет.// Как подкову, куёт за указом указ: кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз. Что ни казнь у него – то малина, и широкая грудь осетина».
Вот такой литературный факт эпохи, который, по мнению Пастернака, не имел отношения ни к литературе вообще, ни к поэзии, в частности.