Ночью она снова их слышала. Эти голоса, этот шепот из детства. Часы показывали три, когда она проснулась. Сначала Энни не поняла, что ее разбудило, а потом услышала. Они говорили внизу. Скрипнул стул. О чем могли мертвые разговаривать между собой? О том, что случилось перед тем, как они умерли, или о том, что происходит сейчас?

      Энни ощущала их присутствие на острове, сколько себя помнила. Мама рассказывала, что она в детстве вдруг начинала махать рукой или смеяться так, словно видела то, что никто больше не видел. Голос, тень, чье-то присутствие в комнате. Но они не желали ей зла. Энни знала это тогда и знала сейчас. Долгими ночами она лежала в постели без сна, вслушиваясь в их голоса, пока не засыпала под их журчание. Наутро она помнила только это журчание, словно в далеком сне. Энни приготовила завтрак себе и Сэму, но сын отказывался есть свои любимые хлопья.

      – Милый, ну пожалуйста, хотя бы одну ложечку! – умоляла она его, но все безуспешно. Со вздохом Энни отложила ложку в сторону. – Ты должен есть, понимаешь? – погладила она мальчика по щеке.

      Он не произнес ни слова с тех пор, как они прибыли на остров. Но Энни загоняла тревогу в глубь подсознания. Надо дать ему время, не давить на ребенка, просто быть рядом, пока он не забудет все плохое. Пребывание на Грошере пойдет ему на пользу. Тут нет ничего и никого, кроме скал, солнца и соленого моря.

      – Знаешь что? Забьем на еду и пойдем искупаемся! – объявила она.

      Не получив ответа, Энни просто взяла малыша на руки и вынесла на солнце. Нежно раздев ребенка, она отнесла его на руках в воду, словно младенца, а не пятилетнего карапуза, которым он был. Вода была прохладной, но ребенок не протестовал, позволяя ей окунать его в воду. Энн прижала его голову к своей груди. Отдых – лучшее лекарство. Они подождут здесь, пока шторм не утихнет, пока все не станет как прежде.

      – Не ждала тебя раньше понедельника, – Анника сдвинула очки на кончик носа и окинула Патрика взглядом. Он стоял в дверях ее кабинета, который по совместительству являлся рецепцией.

      – Эрика меня выставила. Сказала, что больше не в силах видеть мою унылую рожу дома, – он попытался изобразить улыбку, но после вчерашнего это было нелегко.

      – И я могу ее понять, – отозвалась Анника, но в глазах ее была грусть: смерть ребенка никого не оставляет равнодушным. А с тех пор, как они с мужем Леннартом узнали, что скоро смогут забрать свою долгожданную приемную дочь, Анника стала чрезмерно чувствительной, особенно когда дело касалось детей.

      – Все спокойно?

      – Более-менее. Обычная рутина. Стрёмбергша