Быть может, пылью сей покрыт Гампден надменный[5],

      Защитник сограждан, тиранства смелый враг;

      Иль кровию граждан Кромвель необагренный[6],

      Или Мильтон немой, без славы скрытый в прах[7].

      Отечество хранить державною рукою,

      Сражаться с бурей бед, фортуну презирать,

      Дары обилия на смертных лить рекою,

      В слезах признательных дела свои читать —

      Того им не дал рок; но вместе преступленьям

      Он с доблестями их круг тесный положил;

      Бежать стезей убийств ко славе, наслажденьям

      И быть жестокими к страдальцам запретил;

      Таить в душе своей глас совести и чести,

      Румянец робкия стыдливости терять

      И, раболепствуя, на жертвенниках лести

      Дары небесных муз гордыне посвящать.

      Скрываясь от мирских погибельных смятений,

      Без страха и надежд, в долине жизни сей,

      Не зная горести, не зная наслаждений,

      Они беспечно шли тропинкою своей.

      И здесь спокойно спят под сенью гробовою —

      И скромный памятник, в приюте сосн густых,

      С непышной надписью и ре́зьбою простою,

      Прохожего зовет вздохнуть над прахом их.

      Любовь на камне сем их память сохранила,

      Их ле́та, имена потщившись начертать;

      Окрест библейскую мораль изобразила,

      По коей мы должны учиться умирать.

      И кто с сей жизнию без горя расставался?

      Кто прах свой по себе забвенью предавал?

      Кто в час последний свой сим миром не пленялся

      И взора томного назад не обращал?

      Ах! нежная душа, природу покидая,

      Надеется друзьям оставить пламень свой;

      И взоры тусклые, навеки угасая,

      Еще стремятся к ним с последнею слезой;

      Их сердце милый глас в могиле нашей слышит;

      Наш камень гробовой для них одушевлен;

      Для них наш мертвый прах в холодной урне дышит,

      Еще огнем любви для них воспламенен.

      А ты, почивших друг, певец уединенный,

      И твой ударит час, последний, роковой;

      И к гробу твоему, мечтой сопровожденный,

      Чувствительный придет услышать жребий твой.

      Быть может, селянин с почтенной сединою

      Так будет о тебе пришельцу говорить:

      «Он часто по утрам встречался здесь со мною,

      Когда спешил на холм зарю предупредить.

      Там в полдень он сидел под дремлющею ивой,

      Поднявшей из земли косматый корень свой;

      Там часто, в горести беспечной, молчаливой,

      Лежал, задумавшись, над светлою рекой;

      Нередко ввечеру, скитаясь меж кустами, —

      Когда мы с поля шли и в роще соловей

      Свистал вечерню песнь, – он томными очами

      Уныло следовал за тихою зарей.

      Прискорбный, сумрачный, с главою наклоненной,

      Он