Перед этим горем гнутся горы,

      Не течет великая река,

      Но крепки тюремные затворы,

      А за ними «каторжные норы»

      И смертельная тоска.

      Для кого-то веет ветер свежий,

      Для кого-то нежится закат —

      Мы не знаем, мы повсюду те же,

      Слышим лишь ключей постылый скрежет

      Да шаги тяжелые солдат.

      Подымались как к обедне ранней,

      По столице одичалой шли,

      Там встречались, мертвых бездыханней,

      Солнце ниже, и Нева туманней,

      А надежда все поет вдали.

      Приговор… И сразу слезы хлынут,

      Ото всех уже отделена,

      Словно с болью жизнь из сердца вынут,

      Словно грубо навзничь опрокинут,

      Но идет… Шатается… Одна.

      Где теперь невольные подруги

      Двух моих осатанелых лет?

      Что им чудится в сибирской вьюге,

      Что мерещится им в лунном круге?

      Им я шлю прощальный мой привет.

      Это было, когда улыбался

      Только мертвый, спокойствию рад.

      И ненужным привеском качался

      Возле тюрем своих Ленинград.

      И когда, обезумев от муки,