Число зверя. Роберт Хайнлайн
Читать онлайн книгу.
только вместо шести палочек из нее высовывались четыре. Три стояли на столе, треножником, четвертая торчала вверх.
– Это оружие, – сказал Зеб, – изобретенное в незапамятные времена. Концы должны быть острые, тут они сточены. – Он подбросил штуковину, она упала на стол. – Как бы она ни упала, один шип всегда направлен вертикально вверх. Если рассыпать такие перед конницей, кони натыкаются, падают, атака захлебывается. В Первую и Вторую мировые войны они снова вошли в употребление – против всего, что ездит на надувных шинах: велосипедов, мотоциклов, грузовиков и тому подобного. А когда они большие, то выводят из строя и танки, и все, что на гусеницах. Маленькие удобны в партизанской войне, их можно метать из засады – обычно они бывают отравленные и убивают безотказно.
Но тут у нас эта смертельная игрушка служит просто геометрической проекцией, трехмерным чертежом координат четырехмерного пространственно-временного континуума. Каждый штырь находится под углом ровно девяносто градусов к любому другому.
– Вовсе нет, – возразила я. – Тут каждый угол больше прямого.
– Но я же сказал, что это проекция, Шельма, это изометрическая проекция четырехмерных координат в трехмерном пространстве. Это искажает углы… а человеческий глаз еще более ограничен. Закрой один глаз, замри, и ты увидишь только два измерения. Иллюзию глубины создает мозг.
– Я не очень-то умею замирать…
– Это уж точно, – подтвердил мой супруг, которого я нежно люблю и в тот момент готова была задушить.
– Но я могу закрыть оба глаза и ощупать эти измерения.
– Вот и прекрасно. Закрой глаза, возьми эту штуку в руки и представь себе, что штыри – это четыре измерения четырехмерного пространства. Тебе что-нибудь говорит слово «тессеракт»?[25]
– В школе учитель геометрии показывал нам, как делать тессеракты – то есть их проекции – из воска и зубочисток. Очень интересно. Я обнаружила еще кое-какие четырехмерные фигуры, проекции которых делать легко. И научилась их делать. Разными способами.
– Шельма, у тебя был какой-то совершенно исключительный учитель геометрии.
– Так я же училась в исключительном классе. Ты только не падай в обморок, Зебби, я состояла в группе так называемых сверхуспевающих детей. Тогда как раз было сочтено недемократичным называть нас «особо одаренными».
– Вот это да! Так какого же черта ты вечно изображаешь дурочку?
– А вы обо всем поверхностно судите, молодой человек! Я хихикаю, потому что не позволяю себе рыдать. Это безумный мир, и единственный способ получать от него удовольствие – это относиться к нему как к шутке. Но это же не значит, что я не читаю и не думаю. Я читаю все: от Джиблетта до Хойла, от Сартра до Полинга[26]. Я читаю в ванне, читаю на стульчаке, читаю в постели, читаю, когда ем в одиночку, и читала бы во сне, если бы только умела спать с открытыми глазами. Дити, вот тебе доказательство, что Зебби никогда со мной не спал: книги у меня внизу – это для красоты, мое настоящее чтиво все у меня в спальне.
– Дити, ты разве думала, что я спал с Шельмой?
– Нет,