Девушка с веслом. Вероника Кунгурцева
Читать онлайн книгу.
уже не вернулся. (И… и все же, что ни говори, ревность – добрая вещь: ведь довольно поменять местами буквы, чтобы превратить ее в верность.) Кулаков мечтал, что однажды и Варька, его любимица, останется у него, но понимал, что это недостижимо. Он был постоянно занят, вышло бы, что заботы о девочке свалятся на его мать, которой и так достается. Да и понимать надо: Варьку Анна ни за что от себя не отпустит. Впрочем, сейчас, когда их дом снесут, есть вероятность, что дочь все же очутится у него… увы, с нагрузкой в виде бывшей жены.
Алебастровая девушка, за весло которой ухватился Кулаков, притягивала солнце; его разморило, кажется, он заснул. Ему привиделся дом Анны, обитый поперечными старенькими досками в облупившейся зеленой краске, асимметричный из-за позднейших надстроек, с крышей набекрень; позади дома ветвился на разные лады небольшой сад, в котором любили возиться его дети. Кулаков сидит на скамейке с бетонными лепными боковинами (скамью, некогда стоявшую в парке Ривьера, притащил со свалки тесть), сжатый с двух сторон кустами гортензии, раздувшимися от напряжения жизни шарообразных сиреневых соцветий; из одного крестообразного цветика вылез бойкий жучок-солдатик с двумя нашивками на крылышках-погонах, переполз на плечо Кулакова, побежал атаковать ладонь – и был пойман. Над его головой раскинули сеть два дерева хурмы, листья уже облетели и устилают землю сезонным ковром, а на голых сучьях висят налитые неукротимым марсианским огнем плоды. Сашка, еще дошкольник, – во рту недостает двух верхних репяных зубков – катит хаки-грузовик с кузовом, наполненным подгнившим фундуком, машинка буксует среди дыбом встающих листьев, сын что-то говорит, но отсюда не слыхать. «Саша, Саша, что?» – силится понять Кулаков. Сын, оттопырив нижнюю губу, принимается старательно изображать шум буксующего автомобиля. Вдруг из-за кустов фундука – дальше там глухой поперечный забор – выходит бабушка, давно похороненная, никогда в этом месте не бывавшая, с черной дерматиновой сумкой в руке, две молочные бутылки с серебристыми нашлепками выглядывают из сумки – «молния» не до конца застегнута. «Эх, Володя, Володя, – говорит бабушка, качая головой, – так и не сделал ты мне хорошую челюсть! Вот на кого теперь бабушка твоя похожа? Обезьяна обезьяной, вишь, какую челюсть-то сделали, руки бы им поотрывать за такую работу». Бабушке незадолго до смерти и впрямь сделали неудобный вставной протез с пластмассовыми белыми зубами и кукольно-розовыми деснами; когда она совала зубастую игрушку в рот, лицо ее пугающе менялось: она превращалась в бабушку неандертальца. Кулаков после школы пошел в медицинский, учился на стоматолога, но, протянув два года, бросил институт и поступил в МГУ, на отделение классической филологии; мать до сих пор ему пеняла, дескать, был бы ты протезистом, как бы мы сейчас жили! Зубы-то у людей болят что при социализме, что при капитализме.
Вдруг до Кулакова доносится шип вроде змеиного, он вглядывается в траву – ничего, вскидывает голову – и видит стальную кобру в синем, без единого облачка небе. Он вскакивает: