Собаки прыгают и бегаю вокруг, мельтешат, голодные и испуганные, они откусывают у прохожих пуговицы и глотают их целиком, одной женщине отгрызли подол кожаного плаща, в минуту превратив его в куртку. Голод такой сильный, что они готовы грызть камни, и лишь страх перед человеком не даёт им наброситься на нас, но кажется, протяни только руку и откусят палец. У меня есть лишь кусок белого хлеба, этим никого не накормить. Я глажу изголодавшегося по ласке добермана, он дрожит, отвыкший от людского прикосновения, привыкший лишь к побоям. Боится, но и тянется. Шкура его подрагивает, глажу, и плачу, одни рёбра и кожа – всё, что осталось от некогда красивейшего животного. Нет, надо их забрать отсюда с гор вниз, завтра приду с едой и с ошейником и поводком или с веревкой? Но их слишком много. Дог среди них самый упитанный, если можно так сказать, как самый крупный, он отбирает любую еду у остальных, он такой большой, что даже я его боюсь. Он летит на всех парах к нам с доберманом, окрас палевый, брыли, слюна в разные стороны, думая, что тут есть, чем поживиться. Я поднимаю руку, он тут же шарахается, боясь, что я его ударю, но я лишь даю команду знаком и голосом – Сидеть! Дог садиться. Ого! так мы знаем команды. Лежать! я делаю рукой жест лежать, дог радостно ложиться. Ну, какой молодец, отщипываю кусок хлеба и кидаю собаке. Он ловит на лету. Теперь он мой лучший друг, у неё есть хлеб, он вьётся и ластится ко мне, выпрашивая ещё кусочек, нет просто так не дам, заработай. Я проверяю, знает ли команды доберман, а питбуль, да, все они с трудом, но вспоминают команды, дающие им хлеб. Есть там один мальчик собака, он тоже знает команды, но он умеет ещё и говорить, эдакий Маугли, смуглый мальчишка с длинными, чёрными, спутанными волосами, похожий на индейца или мексиканца лет семи, внимательные, дерзкие глаза угольки, он ложится и садиться по команде и получает свой кусок хлеба.