Я лежал на кровати, а рядом, на соседней, лежала девочка. Она была большая, даже больше тех девочек, которые обо мне заботились. Ее кровать была так близко, что, если протянуть руку, можно было дотронуться. Девочка лежала на спине, смотрела в потолок, а во рту у нее были ножницы. А может, даже и не ножницы, а та страшная штука, которая наполовину ножницы, наполовину щипцы. И эти ножницы были привязаны бинтом, намотанным вокруг ее головы.

      Девочка лежала и пела. Я сначала никак не мог поверить, что она поет, и, хоть мне и запретили разговаривать, я шепотом спросил:

      – Ты плачешь?

      Она помотала головой и произнесла:

      – А-а!

      Ножницы мешали ей говорить. Я опять спросил:

      – А что ты делаешь?

      – А-па-у! – ответила девочка и скосила глаза на меня: – Па-у!

      – Поешь? – удивился я.

      Девочка кивнула и прикрыла глаза.

      – И тебе что, – никак не мог поверить я, – совсем не больно?

      – А-а! – помотала она головой и опять запела.

      Так мы лежали долго, она пела, а я на нее смотрел. Потом пришли две няни, с такой кроватью на колесах, и сказали:

      – Ну что, Зоя Космодемьянская, поехали!

      И увезли ее куда-то.

      А еще через два дня, сразу после завтрака, няня принесла мою одежду и приказала собираться.

      Когда я переоделся, одна из тех девочек, которые обо мне заботились, протянула очень красивый цветок:

      – Вот, держи! Это анютины глазки, я их для тебя специально на клумбе сорвала, отдай маме своей! Только скажи, чтобы она их в воду поставила, а то завянут. Мы же тебе говорили, что мама за тобой придет, а ты не верил.

      Мама стояла на первом этаже вместе с тетей Юлей, что-то ей говорила и улыбалась. Она увидела меня и крикнула:

      – Алеша!

      Я подошел к ней, выставив вперед руку с цветком:

      – Мама, вот тебе цветочек. Он называется анютины глазки. Девочки сказали, нужно обязательно его поставить в воду, чтобы он не завял.

      И отправился к выходу на улицу.

      Мы ехали в такси, я смотрел в окно, а мама негромко говорила тете Юле:

      – Слушай, ничего не понимаю, думала, Алешка ко мне бросится, а он даже глаз не поднимает. Да и голос какой-то у него чужой, тоненький.

      А тетя Юля ей отвечала:

      – Танька, так бывает. Бывает, что и взрослые от боли и горя свихиваются. А голос – ему же там, наверное, все раскромсали. Да ты не переживай, пройдет.

      А я смотрел в окно и все думал о той девочке с ножницами во рту. Куда ее тогда повезли? Что она сейчас делает?

      Дома я немного походил по комнатам, полистал книжки, а потом спросил:

      – Мама, где мой петушок на палочке?

      И мама сказала:

      – Знаешь, на твоего петушка кто-то книгу тяжелую положил и раздавил. Пришлось выбросить, от него ведь только крошки остались.

      – А палочка? – снова спросил я. – Палочка от него, она где?

      – Да и палочку тоже выбросили, – пожала плечами мама. – Зачем тебе эта палочка?

      – А