Я кроток был и слишком терпелив

      И мог вам нерешительным казаться.

      Вы бросили стесняться и теперь

      Мое терпенье топчете ногами.

      Но берегитесь, я переменюсь.

      Я мягок был, как пух, как масло, гладок,

      И все спускал. Вот я и потерял

      Свои права на ваше уваженье,

      Которое привыкли воздавать

      Лишь грубой силе люди грубой силы.

      Мой государь, наш дом не заслужил,

      Чтобы ему о силе говорила

      Та сила, для которой этот дом

      Служил опорою при возвышенье.

      Мой повелитель…

      Вустер, выйди вон.

      В твоих глазах недобрый блеск и вызов.

      Вы слишком дерзки, сударь. Короли

      Не терпят, чтоб на них смотрели хмуро.

      Вы слышите? Вы можете идти.

      Мы позовем вас, если будет нужно.

      Вы что-то собирались нам сказать?

      С отказом возвратить гольмдонских пленных

      Все обстоит не так, как донесли.

      Сын отказал не так определенно,

      И ваши сведенья – несчастный плод

      Ошибки или недоразуменья.

      Я их не отказался выдавать,

      А вот как было дело. После битвы,

      Когда, склонясь на меч и чуть дыша

      От напряженья, ярости и жажды,

      Сидел я, подошел какой-то лорд,

      Нарядный, как жених, и свежебритый,

      Как поле после жатвы. Он держал

      Меж пальцев склянку с мускусной струею,

      Вертел в руках, и нюхал, и чихал,

      И нес какой-то вздор, и улыбался.

      Когда солдаты стали выносить

      Убитых, он им сделал замечанье,

      Чтоб трупы проносили стороной,

      Откуда не повеет разложеньем.

      Так щебеча, он мимоходом, вскользь

      Потребовал, чтоб я вам выдал пленных.

      Я знаю, это право королей,

      Но я взбешен был этим попугаем,

      И раны о себе давали знать –

      Ей-богу,