Камеру ещё не успели освободить. Там в углу забился какой-то оборванец, заросший волосами с головы до пят, так, что и разобрать было нельзя, где у него борода начинается, а где кончается. Солдаты распахнули скрипучую дверь и внесли внутрь факелы. Бертье с савояром последовали за ними, однако последний, только войдя внутрь, тут же перекрестился трижды, плюнул и убрался восвояси.

      – А ну, пошёл вон! – крикнул один из солдат, говоривший на римском наречии, – свобода тебе вышла, проваливай подобру-поздорову!

      Совершенно ополоумевший от счастья оборванец с глазами, похожими на севрские блюдца, вылезшими поверх бороды, получив крепкого пинка под зад, отчего стал ещё счастливей, кубарем выкатился из камеры и исчез. Бертье принялся ходить вдоль стен и пристально их разглядывать. Он рассмотрел и лежанку, и стол, и табурет, и таз с нечистотами. Это было всё убранство камеры. Завершив осмотр, генерал встал в дверях и окинул комнату взглядом ещё раз. Потом поднял глаза к потолку, поводил ими там, опустил вниз и сдержанно улыбнулся.

      – Видать, Тевено де Моранд соврал, – буркнул он себе под нос, – магистр и правда в великой силе. Теперь последую за генералом, всё указывает на правильно избранный путь.

      Никто толком не расслышал, что пробубнил Бертье, да и не понял бы никто, о чём это он там говорит. Меж тем генерал развернулся и покинул камеру, а за ней и весь стремительно пустеющий замок Сант-Анджело. На следующее утро в Риме была провозглашена республика.

      IV