где утром черный снег лежал,

      там хлюпает вода земли,

      как незаконченное что-то,

      а мне законченной не надо,

      я шерсть люблю и запах шерсти,

      и напряженное вниманье

      питомицы, скулящей вверх,

      где между влажными ветвями

      висят, как глиняные чаши,

      вороньи гнезда.

      голос птицы, порхнувшей насквозь,

      легкие звенья, пытливые линзы льда,

      шепот подошв, всходит нá гору ржавчина

      одноколейки. лестница, только держись,

      злая собака летит по ступеням, –

      отпрянуть, взобраться на замшелый валун,

      человек – это то, что не рвется,

      пока не порвется совсем. хорошо

      и неветренно здесь, подвывает весна,

      и на рыхлом снегу, шелудивая, пустит

      слюну, и качается солнце, как вальс № 2,

      до слезы пробивая тебя, до слезы.

      я в лес вошел, и был он внятен,

      и барбарис прозрачно-строг,

      я злые ягоды заметил,

      алеющие на восток.

      нетронутая паутина

      легко рвалась, велосипед

      проехал мимо, над камнями

      висел, как выдох, водопад.

      я сам листаю эту осень

      с мучнистым солнцем вдалеке,

      и мне не нужно встречных жизней

      с собачками на поводке.

      за штакетником начинается немота,

      трется брюхом о мерзлый грунт,

      голосит губами, стертыми в сизый мох,

      точит мертвые трещинки поручней.

      я умею сказать только «о» сказать,

      изобразить застывший неточно звук

      и повесить его на гвоздь, на крюк,

      этот бедный овечий летучий клок.

      солнце выгорит дочиста,

      но припомнится запах,

      тонкий воздух пунктирный,

      простреленный птицей случайной.

      доски снегом облеплены, но

      нарушилось важное что-то;

      бриз, его толстогубый порыв

      отдает хрусталем или хрустом.

      замечательно всё, что не мы,

      а другое, делимое взглядом

      на белесую пеночку льда

      и скупое свеченье проталин.

      как туман туману видится, –

      белой тенью, лошадиной мордой,

      шерстяною вещью на снегу?

      ветошь смотрит ветоши в лицо,

      в скулы лодок перевернутых,

      в выпуклость облезлых днищ.

      мы идем сквозь персть молочную,

      трогаем губами вещество

      общего дыхания, скажи мне,

      как тебя теперь зовут, родная,

      невидимка, стертая как будто

      тряпкой плюсовых температур?