Джейд соорудила на кухне алтарь Рэя. Он бы сам выбрал именно кухню. На стену она повесила его портрет, деревянные четки на гвоздик, под ними поставила горшки с фиалками, и рядом – толстую свечу, которая пахла табаком, когда горела. Джейд не то чтобы верила в Бога, но если Он существует, она хотела бы, чтобы Он присмотрел за Рэем. Поэтому каждый день рано утром она зажигала свечу, садилась перед своим святилищем и пыталась молиться. Она начинала с разговора с Богом, а в результате говорила с Рэем. Это его голос она хотела услышать. Но до сих пор не слышала ничего и все равно склонялась перед алтарем и ждала. Если у него есть дух, он точно рядом, точно попытается с ней общаться. Надо только подождать.

      Поначалу она просила прощения. По ее вине он спутался с ее семьей – с людьми, которых надо было бросить, будь она поумнее. Она извинялась, проклинала себя, проклинала Уилсона. Однажды она так раскричалась, что разбудила Джи. Он прокрался на кухню, а она не заметила. Обернулась, а он стоит, прижавшись к двери, и смотрит на нее с ужасом. Она сразу велела ему идти в комнату, повторяя, что все хорошо. Она прекрасно знала, что горе заразно. Как и гнев. Нельзя было ему видеть, как ее поглощает горе.

      Теперь она в основном просила Рэя о помощи. Просила помочь ей встать пораньше, чтобы успеть сделать все, что раньше делал он: приготовить завтрак, разлить молоко по стаканам, помыть посуду, погладить одежду. Помочь ей не сдаваться. Помочь найти покой, потому что у Рэя была эта суперспособность: улыбаться жизни, сохранять спокойствие, находить радость. Она не такая. Но теперь, ради Джи, ей надо научиться быть такой.

      А она устала, так устала. Рэй погиб шесть недель назад, а она не чувствовала себя такой измотанной с первых дней после родов. Сколько часов она тогда провела у своей мамы дома одна, не зная, как кормить, качать и успокаивать этого ребенка. Зная только, что надо держать себя в руках. Что нельзя срываться. Ему нельзя видеть, как она плачет. Ребенок смотрит на твое лицо, слушает твой голос и так познает мир. Он не выдержит неприкрытой боли ее одиночества и ужаса. И потому она улыбалась ему, заставляла себя не реагировать, когда он срыгивал на нее молоко, и, выползая среди ночи из кровати, чтобы его покормить, ласково приговаривать, не чувствуя никакой нежности. Столько в те дни приложено усилий, и все равно ее сын оказался мальчиком, у которого умер отец. И теперь она снова играла ту же роль. Она была спокойна. Она улыбалась Джи. Она приходила к нему, даже когда ей не хотелось вставать с кровати. Она делала вид, что не так уж скучает по Рэю, что жить дальше – возможно. Предчувствуя, что скоро не выдержит, она всегда одергивала себя: ее мальчику и так хватает.