Тогда, на площади Петровой,

      Где дом в углу вознёсся новый,

      Где над возвышенным крыльцом

      С подъятой лапой, как живые,

      Стоят два льва сторожевые,

      На звере мраморном верхом,

      Без шляпы, руки сжав крестом,

      Сидел недвижный, страшно бледный

      Евгений. Он страшился, бедный,

      Не за себя. Он не слыхал,

      Как подымался жадный вал,

      Ему подошвы подмывая,

      Как дождь ему в лицо хлестал,

      Как ветер, буйно завывая,

      С него и шляпу вдруг сорвал.

      Его отчаянные взоры

      На край один наведены

      Недвижно были. Словно горы,

      Из возмущённой глубины

      Вставали волны там и злились,

      Там буря выла, там носились

      Обломки… Боже, боже! там —

      Увы! близёхонько к волнам,

      Почти у самого залива —

      Забор некрашеный, да ива

      И ветхий домик: там оне,

      Вдова и дочь, его Параша,

      Его мечта… Или во сне

      Он это видит? иль вся наша

      И жизнь ничто, как сон пустой,

      Насмешка неба над землей?

      И он, как будто околдован,

      Как будто к мрамору прикован,

      Сойти не может! Вкруг него

      Вода и больше ничего!

      И, обращён к нему спиною,

      В неколебимой вышине,

      Над возмущённою Невою

      Стоит с простёртою рукою

      Кумир на бронзовом коне.