Нарумяненных солнцем стволов и морщинистых веток

      Торжество ритуальное: ветер, как вызванный предок,

      Извиваясь, ныряет меж облаком, тенью и светом.

      То сосну пошатнет, то невидимым звякнет браслетом.

      И прозрачных одежд его кружатся долгие полы,

      Загрубелые пятки мелькают под пыльным подолом,

      Глянцевитые икры и плечи, покрытые потом,

      И улыбка беспамятства спит на лице безбородом.

      О танцующий дух, сотрясающий вдруг вековые

      Костяные стволы, рассыпающий блики пустые, —

      На губах его пена, а на загорелом запястье,

      Подлетая, звенит, обрывается дутое счастье.

      Дико скачущий дух,

                 влажных рук мановением нервным

      Все вокруг заставляющий вскрикивать, двигаться мерно

      И раскачиваться, разметав облаков изголовье,

      Без пощады и устали, в ритме, рожденном любовью.

      Когда желтеют сумерки, как львы

      В державном городе, забытом всеми,

      Лишь обнаженный маятник любви

      Отсчитывает время.

      Когда раскачиваются тела,

      Как будто чокаются, проливаясь,

      Бокалы, или два крыла

      Стремительно разводит-сводит аист,

      Летя на родину, – вот так под ним, рябя,

      Валы сшибаются на севере и юге —

      Вперед-назад, так, плача и скорбя,

      Бах догоняет сам себя

      В пульсирующей фуге.

      Шнур телефона выдернут, окно

      Завешено, и все-таки я вижу —

      Прилив-отлив, ты падаешь на дно

      И всякий раз выныриваешь ближе

      (Достать жемчужину!); нет, то на берегу

      Гнет ветер дерево в дугу

      И с каждым разом наклоняет ниже,

      Оно кричит, качаясь взад-вперед,

      Летает маятник разгоряченной плоти

      В зеленой комнате, отмеривая счет

      Иной свободе,

      Иному времени, стремя полет

      С закрытыми глазами над обрывом

      Пурпурной глины, окуная лот

      Движением нетерпеливым

      В раздавшиеся волны, —