Суровые учёные, любовники горячие,

      Любят одинаково в пору зрелого сезона,

      Кошки сильные и нежные, – гордость дома,

      Зябкие, как люди, и, как они, сидячие.

      Друзья науки и сладострастия,

      Ищут молчание и ненавидят мрак;

      Эребус3 взял бы их в скакуны за просто так,

      Если б они променяли гордость на подобострастие.

      Когда они дремлют в достойной манере

      Великих сфинксов, лежащих одиноко в сфере,

      Кажется, они спят в бесконечном сне.

      Их плодоносное тело полно искр магических,

      И частички золота, как звёзды в тонком песке,

      Трепещут смутно в их зрачках мистических.

      В жирной земле, где вольно улиткам жить,

      Вырою сам глубокую яму себе,

      Чтобы легко старые кости свалить

      И спать в забытье, как акула в волне.

      Не люблю завещаний, по кладбищам не хожу,

      Не прошу у людей слезу и любовь,

      Лучше, пока жив, я ворона приглашу,

      Чтоб из моего каркаса поганого пустить кровь.

      О, черви! Чёрные, вы без ушей и глаз,

      Труп радостный не может обойтись без вас,

      Философы-жуиры, сыны нечистот,

      В моих остатках вам же жить без сожаленья,

      И, скажите, есть ль ещё какое-то мученье

      Для тела старого без души, кто больше не живёт!

      Так горько и нежно в ночной зимний час

      Слушать, как огонь трепещущий дымит,

      Как медленно встают воспоминания у вас,

      Когда в тумане звон колоколов дрожит.

      Блаженный колокол с сильной глоткой,

      Который, несмотря на старость, бодр и в упор

      Издаёт свой крик религиозный чётко,

      Как старый солдат, несущий дозор!

      Мне сладко в тоске надтреснутой души

      Его пение в холоде ночной тиши,

      Случается часто, что голос его слабеет,

      От него хрипом забытого раненого веет,

      Того, кто у озера крови, под кучей мертвецов,

      Неподвижный, умирает от усилия бойцов.

      1.

      Плювиоз4 раздражён против целого града,

      Из своей урны он льёт поток мрачного хлада,

      А бледные жители кладбищ не в силах превозмочь,

      И смерть на пригород хлынет, как ночь.

      За подстилкой мой кот на окно бежит,

      Худым паршивым телом без устали дрожит;

      В водостоке бродит душа старого поэта,

      С грустью зябкий призрак ходит в дебрях света.

      Жалуется колокол, и полена дымятся,

      Простуженные часы фальцета не стыдятся,

      Кружатся волны трупных запахов безумных,

      С водянкой по наследству от одной старухи,

      Валет червей и пиковая дама, раскрывая руки,

      Болтают скорбно о любовях