Груша цвела последний год. Алесь Минкевич
Читать онлайн книгу.
Конечно же, они были и до меня, но только со мной «непозволительная трата времени» и «бестолковая беготня по полю» обрели смысл. Не поверишь, но я до сих пор помню, как ты сказала однажды: «Любовь к футболу и книгам – это бонус за любовь к тебе. Три в одном, как кофе». Но ты вовремя сменила сублимированную бурду на натуральный. Хотя нет – поздно. И теперь тебе нет нужды любить футбол, и ты наверняка давно утратила всякий интерес к этой (пусть и номер один в мире) игре, ведь от того, что ты научилась отличать аут от углового, нет никакой пользы, но книги, верю я, остались с тобой навсегда, иначе нет никакого смысла в этой главе. Ты была идеальным компенсатором, а я…а я был последней эгоистичной мразью.
Сашенька, помнишь тот билборд на Аранской – «Асалода чытання» с изображёнными на нём бабушкой и дедушкой? Конечно, помнишь, если только намеренно не забыла кусочек нашей совместной жизни. А я даже если бы хотел забыть, то не смог бы. Память предательски говорит на языке ассоциаций, и стоит мне где-нибудь в Минске завидеть «асалоду чытання», как тут же всплывает наша Аранская, холодный зимний вечер и твои влюблённые глаза, глядящие на старичков на билборде, и говорящие уста: «Это мы с тобой в старости. Ты будешь мне читать Андруся Горвата, а я испытывать асалоду», – к тому времени я уже плотно подсадил тебя на белорусских современников. Я тогда, отвернувшись, смотрел на трубы второй ТЭЦ, торчащие точно свечи из канделябра, и многозначительно молчал. Потому что не мог планировать дальше, чем на неделю. Потому что в своём будущем не видел тебя. Тебя волновало «наше» будущее, ты ненавязчиво интересовалась, я же иногда отвечал, превращая всё в шутку, но чаще – делал тебе больно.
«Любимая! Я мучил вас, у вас была тоска в глазах усталых…» Сашенька, конечно же, ты до сих помнишь эти пропитанные желчью слова, декламированные мною десятки раз, особенно когда я хотел тебя позлить. За что я злился на тебя? За доброту твою, за снисхождение. За то, что терпела мои капризы. Я же неудержимо стремился причинить тебе боль, посильнее ужалить за добро. И потому Есенин стал эффективным орудием мщения: я брал его в руки, открывал двести пятьдесят первую страницу и с выражением, которому позавидовал бы сам Безруков, читал «Письмо к женщине». И как мне легко давалось это слово «любимая», и как тяжело – тебе, потому что прекрасно знала, что я тебя не любил и даже не пытался делать вид. Умолкал только тогда, когда твои по-настоящему усталые глаза становились влажными. Сашенька, прости меня. Собственное ничтожество заставляло мучить тебя, заставляло всё делать вопреки, не желая понимать и принимать, что искреннее чувство постепенно овладевало моим каменным сердцем. В конечном счёте ты приняла правильное решение – оставить меня. Наедине со своим эго. Наедине со своей неликвидной любовью.
Сашенька, помнишь наш книжный на Победителей, три. Сакральное для нас место, потому что единственное, что я соглашался называть «нашим», единственное, что я соглашался делить с тобой. Ни «наш день», ни «наша жизнь», ни что-то ещё, а только «наш книжный». Я почему-то уверен, что ты