Две тысячи двадцатый. Две двадцатки. Мне немного за двадцать – прекрасная пора с непоколебимой уверенностью в лучшее, с неиссякаемой энергией, способной растопить январский снег, которым так неожиданно обделила страну скупая зима. К этому времени наши с Сашей отношения достигли той стадии, когда во вранье и притворстве не было никакой необходимости. Лучшая версия себя была классически показана в самом начале конфетно-букетного периода, правда, без единой конфетки и, уж тем более, букета даже самых дешёвых цветов, и безвозвратно утрачена, как девичья невинность, ещё до того, как отцвели последние бархатцы. Честность, которой она поначалу так восхищалась, – пожалуй, единственное, что я мог предложить Саше, вот только было ли это добродетелью. Тогда ещё Шурка не желала вдаваться в столь высокие материи, поэтому принимала меня таким, каков я был. Мне же в свою очередь ничего не стоило принимать её как должное – с квартирой, машиной и большими деньгами. И пусть я был по-студенчески беден, но к благополучию Саши относился с осторожностью и не позволял, чтобы финансы, поющие жестокие романсы, заставляли и меня петь льстивые серенады под окном мецената. Шурку умилял мой образ церковной мыши, но ещё больше умиляло моё равнодушие к её достатку. Только значительно позже она узнала о моём отце и его нулях на банковских счетах ближайших родственников, на которые я и близко не желал претендовать.

      К экватору зимы я уже изрядно соскучился по футболу, ведь с того момента, как мы с Сашей стали встречаться, ни разу не довелось бывать стадионе, а матчи просматривал только в интернете, да и то в формате хайлайта. О путешествиях и вовсе приходилось лишь тайно мечтать. Перелом наступил во второй половине января, когда тоска по тому, что я принёс в жертву нашим отношениям, достигла своего апогея и находиться в серой, уставшей столице уже не было мочи. Всё моё естество отчаянно хотело движения. Хотело свободы.

      Белорусское футбольное межсезонье не оставило выбора – за позабытыми впечатлениями нужно было рвать за границу. Но заграница загранице рознь, а хотелось выбрать страну, которая бы устраивала и меня, и Сашу. Польский Белосток возник почти моментально, сначала – как вариант, а уж затем – как единственный приемлемый. Город подходил нам абсолютно по всем параметрам. Во-первых, это был ближайший к Минску крупный польский административный центр с богатой историей и культурой, во-вторых, там имелся элитный футбол с возобновившимся после зимней праздничной паузы чемпионатом, в-третьих, Белосток для нашей страны считался одной из Мекк доступного шоппинга со знаменитым Кавалерийским рынком, и в-четвёртых, город когда-то, пусть и недолго, являлся белорусским. Уговорить Шурку было уже делом техники – после третьего, убедительного, аргумента она восторженно вскрикнула колоратурным