Между Тенью и Фарфором. Светлана Турмова
Читать онлайн книгу.
тельца и посторонние бактерии – она принадлежала им! А я что? Я ж не бактерия…
Повеяло злостью и темнотой. Василий, в последнее время обостренно воспринимающий чувства людей, передернулся от неожиданности, точно перехватил отравленную стрелу, при этом все еще не выпускал из головы сияющий светлый шарик. Он знал, что Тоха из очень обеспеченной семьи: батька у него какой-то крупный чин (подробности Шумский никогда не уточнял, сам же Тоха не акцентировал на этом внимание), а мать – врач, поэтому всплывший факт вызывал искреннее недоумение.
– Тоха, ты несешь что-то несусветное! Причем тут бактерии?
– Притом! Мать пахала на полторы ставки: не только врачевала, но еще и в лаборатории подрабатывала. Затемно приходила. А я… все время ждал ее у окна. Боялся, что однажды она просто не появится…
Голос верстальщика прозвучал на удивление печально и трезво. Тоха снова видел, как наяву, картинку, похожую на грустную рождественскую открытку.
Маленький мальчик сидит на подоконнике, глядя в заметенное вьюгой окно, выходящее во двор. Рядом с ним – друг детства, большой плюшевый заяц. Комната освещена только настольной лампой и в ее теплом желтом свете квадрат окна выглядит черным картоном, на котором кто-то мелом нарисовал снежинки, прилепив заодно ватный снег. Мальчик обнимает зайца и изо всех сил напрягает глаза, пытаясь выловить из темноты очертания маминой фигуры. Она ведь должна вот-вот подойти! Темнота лжет ему, подсовывая самые разные силуэты, но долгожданного среди них нет.
Отец сейчас с хмурым лицом бороздит просторы коридора, и каждый его шаг – точно удар кузнечного молота – заставляет Антошку втягивать голову в плечи. Он знает: мамин приход принесет не радость, а новую ссору.
Сколько всего они говорили друг другу прямо с порога! О еще большем молчали, и в этом молчании становились совершенно далекими, как планеты, плывущие в пространстве космоса. Впрочем, даже космос у каждого был свой…
Василий поглядел на непривычно мрачного приятеля: с этой стороной его жизни он не знаком. И все же несвойственное Тохиному лицу серьезное выражение рождало неприятное ощущение, будто Шумский подсмотрел то, что ему не положено видеть, украл кусок чужого прошлого, чужого страдания. Он спросил просто для того, чтобы не молчать:
– К чему такой трудоголизм? Вы разве нуждались в деньгах?
– Не. – Тоха уже справился с собой и успел прикрыться панцирем обычной дурашливости. Ухмыльнулся. – Просто мать не нуждалась в отце, а также во всем, что с ним связано: во мне то есть.
Он снова приложился к бокалу и опустил его на стол с гулким сердитым стуком.
– Что мать действительно любила – так это свою чертову работу. О! К ней матушка пылала подлинной незамутненной страстью, той страстью, которая так и не перепала отцу…
Верстальщик умолк, закончив свою внезапную исповедь, а Василий не знал, что говорить. К тому же он заметил, как насупились тени в углах…
Шумский вздрогнул от стеклянного перезвона: приятель дотянулся бокалом до его, почти нетронутого.
– Филонишь,