ПОЛОНИЙ:

      Вам нужен принц, – он тут.

      РОЗЕНКРАНЦ (Полонию):

      Храни вас Бог.

      (Полоний уходит.)

      ГИЛЬДЕНСТЕРН:

      Славнейший принц!

      РОЗЕНКРАНЦ:

      Дражайший принц!

      ГАМЛЕТ:

      Милейшие друзья! Как поживаешь, Гильденстерн? А, Розенкранц? Как поживаете, мальчики?

      РОЗЕНКРАНЦ:

      Как беспристрастные сыны земли.

      ГИЛЬДЕНСТЕРН:

      Мы, к счастью, осчастливлены не слишком:

      Не бантики на маковке судьбы.

      ГАМЛЕТ:

      Но и не стельки в туфельках Фортуны?

      РОЗЕНКРАНЦ:

      Ни тут, ни там, – посередине, принц.

      ГАМЛЕТ:

      Ага, поближе к талии? А то уж – в самой серёдке, где всего милей?

      ГИЛЬДЕНСТЕРН:

      Имеем право доступа, признаться.

      ГАМЛЕТ:

      В Фортункину секретнейшую часть? Еще бы! Эта шлюха – из доступных. Что еще нового?

      РОЗЕНКРАНЦ:

      Да ничего, принц, разве что этот свет становится честным.

      ГАМЛЕТ:

      Значит, скоро светопреставление. Только ваши новости врут. Однако, позвольте частный

      вопрос. Чем это, мои хорошие, так услужили вы Фортуне, раз она собственноручно шлет вас сюда, в тюрьму?

      ГИЛЬДЕНСТЕРН:

      Тюрьму, принц?

      ГАМЛЕТ:

      Дания – тюрьма.

      РОЗЕНКРАНЦ:

      Тогда весь мир – тюрьма.

      ГАМЛЕТ:

      И впору по всем статьям – с множеством застенков, охранных постов и подземелий, и Дания тут – одно из наихудших.

      РОЗЕНКРАНЦ:

      Мы по-другому мыслим, принц.

      ГАМЛЕТ:

      Ну, так для вас оно иначе. Вещей – нет ни хороших, ни дурных, лишь разум наш оценивает их. Для меня мир – тюрьма.

      РОЗЕНКРАНЦ:

      Значит, тюрьмой его делают ваши амбиции. Вашей душе он тесен.

      ГАМЛЕТ:

      Господи! Да заприте меня в скорлупку ореха, – я бы считал себя царем бескрайнего мира … не грезься мне дурные видения.

      ГИЛЬДЕНСТЕРН:

      Вот этими-то виденьями и грезит честолюбие. А вся материя амбиций – только тень этих мечтаний.

      ГАМЛЕТ:

      Мечты, как и видения, – лишь тени.

      РОЗЕНКРАНЦ:

      Именно. Так что сам предмет честолюбия, я бы сказал, такая убогая и легковесная вещь, что оно-то просто-напросто – тень тени.

      ГАМЛЕТ:

      Выходит, у