Рукоположения в поэты

      Мы не знали. И старик Державин

      Нас не заметил, не благословил…

      В эту пору мы держали

      Оборону под деревней Лодвой.

      На земле холодной и болотной

      С пулеметом я лежал своим.

      Это не для самооправданья:

      Мы в тот день ходили на заданье

      И потом в блиндаж залезли спать.

      А старик Державин, думая о смерти,

      Ночь не спал и бормотал: «Вот черти!

      Некому и лиру передать!»

      А ему советовали: «Некому?

      Лучше б передали лиру некоему

      Малому способному. А эти,

      Может, все убиты наповал!»

      Но старик Державин воровато

      Руки прятал в рукава халата,

      Только лиру не передавал.

      Он, старик, скучал, пасьянс раскладывал.

      Что-то молча про себя загадывал.

      (Все занятье – по его годам!)

      По ночам бродил в своей мурмолочке,

      Замерзал и бормотал: «Нет, сволочи!

      Пусть пылится лучше. Не отдам!»

      Был старик Державин льстец и скаред,

      И в чинах, но разумом велик.

      Знал, что лиры запросто не дарят.

      Вот какой Державин был старик!

      Внезапно в зелень вкрался красный лист,

      Как будто сердце леса обнажилось,

      Готовое на муку и на риск.

      Внезапно в чаще вспыхнул красный куст,

      Как будто бы на нем расположилось

      Две тысячи полураскрытых уст.

      Внезапно красным стал окрестный лес

      И облако впитало красный отсвет.

      Светился праздник листьев и небес

      В своем спокойном благородстве.

      И это был такой большой закат,

      Какого видеть мне не доводилось.

      Как будто вся земля переродилась —

      И я по ней шагаю наугад.

      Круглый двор с кринолинами клумб.

      Неожиданный клуб страстей и гостей, приезжающих цугом.

      И откуда-то с полуиспугом —

      Наташа,

      она,

      каблучками стуча,

      выбегает, выпархивает —

      к Анатолю, к Андрею —

      Бог знает к кому! —

      на асфальт, на проезд,

      под фасетные буркалы автомобилей,

      вылетает, выпархивает без усилий

      всеми крыльями

      девятнадцати лет —

      как цветок на паркет,

      как букет на подмостки, —

      в лоск асфальта

      из барского особняка,

      чуть испуганная,

      словно птица на волю —

      не к Андрею,

      Бог знает к кому —

      к Анатолю!..

      Дождь стучит в целлофан

      пистолетным свинцом…

      А она, не предвидя всего,

      что