Арист! и ты в толпе служителей Парнаса!

      Ты хочешь оседлать упрямого Пегаса;

      За лаврами спешишь опасною стезей

      И с строгой критикой вступаешь смело в бой!

      Арист, поверь ты мне, оставь перо, чернилы,

      Забудь ручьи, леса, унылые могилы,

      В холодных песенках любовью не пылай;

      Чтоб не слететь с горы, скорее вниз ступай!

      Довольно без тебя поэтов есть и будет;

      Их напечатают – и целый свет забудет.

      Быть может, и теперь, от шума удалясь

      И с глупой музою навек соединясь,

      Под сенью мирною Минервиной эгиды[8]

      Сокрыт другой отец второй «Телемахиды»[9].

      Страшися участи бессмысленных певцов,

      Нас убивающих громадою стихов!

      Потомков поздных дань поэтам справедлива;

      На Пинде лавры есть, но есть там и крапива.

      Страшись бесславия! – Что, если Аполлон,

      Услышав, что и ты полез на Геликон,

      С презреньем покачав кудрявой головою,

      Твой гений наградит – спасительной лозою?

      Но что? ты хмуришься и отвечать готов;

      «Пожалуй, – скажешь мне, – не трать излишних слов;

      Когда на что решусь, уж я не отступаю,

      И знай, мой жребий пал, я лиру избираю.

      Пусть судит обо мне, как хочет, целый свет,

      Сердись, кричи, бранись, – а я таки поэт».

      Арист, не тот поэт, кто рифмы плесть умеет

      И, перьями скрыпя, бумаги не жалеет.

      Хорошие стихи не так легко писать,

      Как Витгенштеину[10] французов побеждать.

      Меж тем как Дмитриев, Державин, Ломоносов,

      Певцы бессмертные, и честь и слава россов,

      Питают здравый ум и вместе учат нас,

      Сколь много гибнет книг, на свет едва родясь!

      Творенья громкие Рифматова, Графова

      С тяжелым Бибрусом[11] гниют у Глазунова[12];

      Никто не вспомнит их, не станет вздор читать,

      И Фебова на них проклятия печать.

      Положим, что, на Пинд взобравшися счастливо,

      Поэтом можешь ты назваться справедливо:

      Все с удовольствием тогда тебя прочтут.

      Но мнишь ли, что к тебе рекой уже текут

      За то, что ты поэт, несметные богатства,

      Что ты уже берешь на откуп государства,

      В железных сундуках червонцы хоронишь

      И, лежа на боку, покойно ешь и спишь?

      Не так, любезный друг, писатели богаты;

      Судьбой им не даны ни мраморны палаты,

      Ни чистым золотом набиты сундуки:

      Лачужка под землей, высоки чердаки —

      Вот пышны их дворцы, великолепны залы.

      Поэтов – хвалят все, питают – лишь журналы;

      Катится мимо их Фортуны колесо;

      Родился наг и наг ступает в гроб Руссо;

      Камоэнс с нищими постелю разделяет;

      Костров на чердаке безвестно умирает,

      Руками чуждыми могиле предан он:

      Их жизнь – ряд горестей, гремяща слава – сон.

      Ты, кажется, теперь задумался