Сендушные сказки (сборник). Геннадий Прашкевич
Читать онлайн книгу.
синие шапки копейщиков со щитками, опущенными на затылки. При Гостином дворе громко зазывали: «А вот хорошие грузди! А вот они, грузди, где!» Во многих лавках висели лисицы белые и черно-черевые, сукно брюкиш, всякая дешевая бархатель, дорогой турецкий алтабас. И один к другому тянулись ряды хмельников, москательщиков, веретенщиков.
Загляделся прямо. «Хорошо служу доброму барину Григорию Тимофеичу».
Даже дрожь по телу прошла. «Век буду служить. Если даже отошлют Григория Тимофеича куда в Сибирь или в монастырь за беспрестанное пьянство, так и туда за ним пойду подавать барину чашу».
Почувствовал на плече руку.
Возмущенно повернул голову.
И сразу отняло руки и ноги – Бадаев!
Рожа обветренная, дикие бакенбарды в кудлатой седине, как в желтой соли, взгляд по-прежнему лют. Довольно прижал Стёпку к стене обширным животом и дважды дал кулаком по лицу, по носу, чтобы кровь выступила обильно.
– Пошто бьешь? – высунулся какой-то лавочник.
– Такое желание имею, – умно, не оборачиваясь, объяснил лютый помещик. – Сей мальчишка от меня беглый.
– Тогда бей. Только не марай стены.
Сразу собрались зеваки. Кто-то засомневался:
– Да точно ли беглый? Эй! Уж очень охотно бьешь.
Бадаев хохотнул, распушил рукой седые бакенбарды:
– А ну, собачек сюда!
Какой-то человек бросился в переулок, где стояли телеги помещика, и правда привел свору собак. Больше всех прыгала на привычно окровавленного Стёпку старая добрая сука Тёшка. Узнала мальчишку. Радовалась, что опять залижет мальчишке раны. В ужасном отчаянии Стёпка двумя руками отталкивал от себя добрую суку, но оттолкнуть не смог. А Бадаев радостно объяснил зевакам:
– Всякий раз, как еду в Москву, беру с собой собачек. Мои собачки хорошо помнят каждого моего крепостного человечка. Поротые люди всегда отлеживаются на псарне, там хорошо. А всем известно, что собачки жалеют обиженного человечка. Вот сука Тёшка, к примеру, сами видите, жалеет мальчика.
Зеваки смеялись.
Бросили Стёпку в телегу.
В какой-то темной деревеньке, спрятавшейся в лесу, прикащик Бадаева плешивый пожилой дядька Зиновий, распрягая лошадей, умудрился шепнуть: «Я, Стёпка, на ночь плохо сарай запру. А ты убегай. Как хочешь, так и убегай. У хозяина давно помутнение ума, запорет насмерть».
Бежал.
Закаменел сердцем.
Раньше любил собак, теперь возненавидел.
В Москве явиться к доброму барину Григорию Тимофеичу не посмел.
Стал жить сам по себе. Ну, воровал, конечно. Потом по случайной смуте взят был охочими стрельцами, правда, без рванья ноздрей, и выслан в Сибирь, в Енисейск. Там поверстался в казаки.
Ах, Сибирь, Сибирь!
Чем дальше уходил от Москвы, тем больше каменел сердцем.
А как еще? Совсем безроден, всеми оставлен. Проклят всеми, даже, наверное, добрым барином Григорием Тимофеичем. Думает барин, наверное, что