Две женщины стояли на пустой улице, и зрелище это было завораживающим.

      – Что с ним теперь будет? – спросила Муза, взволнованно глядя на спящий дом. В квартире поэта горел свет – видимо, там уже вовсю хозяйничала Надежда.

      – Оставайся – узнаешь, – равнодушно ответила Любовь.

      – Проклятье! – вскричала Муза и вцепилась коготками себе в парик – а это был именно он, ведь не может быть у женщины в ее возрасте таких шикарных волос!

      Да, ей было, с чего волноваться: всякий человек, испытывающий боль, спешит поделиться своим бесценным грузом с другими. Он будет писать стихи, от которых захочется умереть, выплескивать свои больные переживания, как ведро с помоями, на головы всеядных поклонников. Ах, как это красиво! В этом ли смысл поэзии? Как вы считаете?…

      Муза тоскливо уставилась на свой инструмент.

      – Нет, я категорически больше в этом не участвую. Я березовая русская муза, хочу быть несущей радость и петь о любви. В общем, я иду с тобой.

      – Мы уже на «ты»? – удивилась Любовь. – Ладно, пусть будет так. Я и сама убегаю, когда мне становится безрадостно. В конце концов, в мире полно других женщин, которые смогут утешить небедного поэта…

      Холодное октябрьское солнце лениво поднималось над городом, зашелестели первые шины по падшим листьям, на улицах еще лежал густой туман, словно кто—то с небес пролил свой утренний кефир. Они шли вместе – не подруги, просто одна не могла без другой, так уж сложилось.

      Любовь бодро держала путь к дому, уже известному ей. Муза семенила за спутницей, едва поспевая. Еще бы – Любовь была вечно молодой и редко уставала от физических нагрузок, Муза же, сколько себя помнила, всегда была дамой зрелой и бегать особо не любила. Ах, как хорошо угнездиться где—нибудь надолго, опрокинуть рюмочку—другую кофейного ликера у камина и ослабить узду фантазии, этой огненной кобыле с выпученными глазами…