На берегу, покрытым смогом,

      Я вижу древности черты.

      Вот частокол, который смог бы

      Огородить от горя рты.

      А там повыше колокольня,

      Домов, размытые следы.

      Их можно обойти невольно,

      А вот лежат холсты, холсты.

      Их отбелили просто солнцем,

      Но юбки женщин все мокры,

      Они мочили их у донца.

      И вот в руках у них багры.

      Мужчины, сети, дети, бредни,

      На них холстина, вид рубах.

      И лапти среди них не редки,

      Вот кто-то в колокол вдруг: Бах.

      В вишневом шелке

      играет солнце,

      в вишневых искрах

      ты солнцу рад,

      В томатном соке

      немного соли,

      Словесным спорам,

      как солнцу – рад.

      Рука змеею

      ласкает шею

      и отпускает

      совсем легко.

      Глаза смеются,

      уста немеют,

      И все сверкает

      вокруг него.

      И мощно плечи

      слегка кружатся,

      Рука находит

      их дальний край.

      Томление лечит

      и мы прижаты.

      Тела и коды,

      касания – рай.

      Он заблудился

      в вишневом шелке

      и окунулся

      во тьму ночей.

      В душе гордился,

      рассветом желтым,

      Что был любимый,

      что был он чей.

      Лучший фильм любых времен

      Не для нервных, слабых жен.

      Гобелен лежит уютно,

      Жутким розам часто трудно.

      И тому кому пишу,

      Я об этом не скажу,

      А иначе будет плохо,

      Над стихами будет охать.

      То да се, да то вот так,

      Осуждать любой мастак.

      Марево, тепло и сухо,

      Я пишу, я не старуха.

      Ах, какой роман пропал,

      Только стих он выжимал.

      Напишу теперь другому,

      Не тому, а мухомору.

      Туфли несколько бледнея,

      Робко подошли к дверям.

      Гостья женщина, не фея,

      Что сегодня ей терять?

      Вот и ручка приоткрыла

      Дверь в заветное крыло.

      Вырастают