Проснулся он от жгучей боли вдоль спины.

      – Я те покажу, жених, как себя вести… – причитал Анисим, нанося удары ремнём в такт каждого слова.

      Сон улетучился мгновенно. Степан ловко ухватился за ремень, вскочил, резко дёрнув на себя и одновременно подставив подножку, увернулся, уступая место падающему в сено Анисиму. Тот кулём свалился, крякнув, будто отрыгнул из желудка неразжеванную, застрявшую там недоваренную свёклу.

      – Папань, за что? Сначала разберись, а потом и за ремень берись, – отрывистым голосом возразил возмущённый Степан, подавая руку помощи. Но увидев, что отец обиделся, к сказанному добавил: – Ничья, 0—0, – промямлил почти беззвучно растерянный Стёпа. Отец кряхтя встал, поглядывая на сына удивлёнными глазами. Степан поглаживал горевшие от боли плечи, ожидая неприятностей от возмущённого отца за грубое непочтение родителя.

      От неожиданности обезоруженный Анисим был обескуражен и унижен; он временно потерял дар речи. «Как это так, родной сын поднял руку на своего отца. Стыд и срам. Как теперь людям в глаза смотреть. Слава богу, никто из посторонних этого позора не видел», – думал растерянный старик. Мысли роились в его голове одна позорнее другой.

      Как только он встал, его порты без ремня свалились с тощего зада прямо на сено, хорошо что у него длинная рубаха, а то ведь срам какой. Анисим от серии таких конфузов на старости лет насупился и поник окончательно. Степан подал ему ремень и отвернулся, давясь нахлынувшим смехом.

      – Тьфу… ещё напасть. Чего ржёшь, балбес, бесстыжие твои глаза? Там Лунчиха голосит на всю округу, собрала весь край, не протолкнёшься. Позор-то какой! Ты, говорит она, её Ваську изувечил вчера. Что скажешь на это? Да так оно и было, можешь не брехать мне, то, что ты проделал со мной, думаю, так оно и было, ему не сладко досталось от твоих забав, шалопай безбожный!

      – Папань, не верь ты ей, я защищался… и сейчас тоже. Я не маленький и не позволю лупить себя зря по рёбрам без разбора. Уронил тебя на мягкое сено, я знал, что не расшибёшься. Да и вообще, в борьбе думать некогда, делается всё автоматически, ты меня начал бить, я применил защитный приём, я даже не знал, что это ты. Папань, ты меня прости… я не нарочно. Честное слово! – он умолк, но ненадолго. – Васька первый на меня набросился, я его только оттолкнул от себя, а он нескладно упал и вывихнул себе руку. Вот те крест, правду говорю. – Он одним движением, явно не думая, осенил себя крёстным знаменем.

      Это, заметил про себя Анисим, он делал крайне редко. Степан говорил быстро,