***

      С появлением Шона все переменилось. Дни, прежде тянувшиеся нескончаемой чередой, стали пролетать, как одна секунда и, если предыдущий месяц отсидки показался несчастному заключенному тридцатью годами, то этот пролетел за четыре дня.

      Диктор всегда был весел, оживлен, подвижен; не взирая на то, что сокамерники практически не скрывали своего страха перед ним, он все-таки ухитрился стать душой компании, завоевать всеобщее расположение. С Полом он общался больше и чаще остальных, нередко засиживаясь в беседе с ним до полуночи, и, всячески демонстрируя свое расположение к «соседу», как он звал его, словно бы старался подчеркнуть, что считает его другом.

      По утрам он занимался – подтягивался на своей койке, держась за ее край, отжимался, приседал, даже делал упражнения на пресс – все это под прицелом завистливых взглядов прочих сидельцев. Занимался парень, как правило, в одних штанах, не скрывая впечатляющей мускулатуры.

      Пол, глядя на него, и сам начинал потихоньку включаться в спорт, повторяя если не все, что делал его новоявленный друг, то уж две трети точно.

      После занятий Шон всегда ободряюще хлопал его по плечу и говорил, что завтра он наверняка сделает больше.

      Он всегда держал наготове смешную шутку, удачное словцо, чтобы поддержать так и норовящего вновь упасть духом товарища, всегда умел отвлечь его от пасмурных мыслей, и Пол, казалось бы, увязший в пучине отчаяния, стал потихонечку возвращаться к жизни.

      Неприученный держать все в себе, незнакомый с предательством, он рассказал Шону все о происшедшем в его жизни и, получив так желаемую и ожидаемую поддержку, впервые, к своему удивлению услышал о том, что не должен сдаваться.

      – Неужели ты так и позволишь всему пропасть из-за какого мерзавца? – пылко и убедительно говорил Диктор, – Ты должен выйти, выяснить, кто он и разобраться с ним, а потом, назло всем, снова поднять «Гало» на прежний уровень!

      Галейн слушал его, кивал и постепенно проникался этими словами, чувствовал, как в нем поднимает голову здоровая злость, как вновь просыпаются уже, казалось бы, утерянные силы.

      Он готов был рассказывать Шону обо всем, доверял ему почти безоговорочно и, чувствуя, как повышается благодаря этой дружбе его авторитет в глазах сокамерников, испытывал смесь гордости и удовлетворения.

      Но одной темы в разговоре он все-таки стремился избежать. И Шон, будто чувствуя это, раз за разом, так или иначе, поднимал ее, правда, очень изящно, не вызывая подозрений, но вместе с тем довольно настойчиво.

      Речь шла о странном цвете глаз Галейна…

      – Понимаешь, они и тогда уже у меня «светились», – Пол, несколько утомленный собственным рассказом, глубоко вздохнул, опуская взгляд с потолка на своего внимательного слушателя, – И он непрестанно спрашивал меня о причинах этого, постоянно, регулярно, но так, что это казалось естественным. Чаще всего он просто выражал удивление, восклицая что-то