Муаровая жизнь. Татьяна Нимас
Читать онлайн книгу.
и узнают, что твой дом колония, понимают – тебя не к кому вести, некому говорить о твоих проступках. Пара затрещин, накрученное ухо, и снова свобода.
Нас таких в те годы было много. Мои первые, более четкие, воспоминания детства связаны с колонией, когда мне было неполных пять лет. Она немного отличалась от колонии, которую Вы себе сразу представили, но уклад и быт имела, все же соответствуя названию.
В довоенное время оказалось большое количество детей, родители которых были репрессированы. Поэтому создали детские колонии, куда свозили детей разного возраста – от трех лет до шестнадцати – из разных уголков страны. Отдельно создали мужские и женские детские колонии. Немного позже их переименовали в интернаты, но это были далеко не детские дома или приюты для детей, оставшихся без родителей. Для меня в памяти это самая настоящая колония, название изначально было подобрано правильно. По периметру натянута колючая проволока в десяток рядов от столба к столбу, при въезде круглосуточная охрана, разве что без оружия, и отсутствовали смотровые вышки с часовыми, но это не отменяло внутренний уклад и то, куда я попал.
На территории колонии располагались бараки, в которых размещали по двести детей в зависимости от возраста. Еще был отдельный барак под столовую и хозяйственные нужды, итого пятнадцать строений. Каждый барак делился на шесть групп, в каждой из которых работало два воспитателя, исключительно мужчины. Как и положено в режимном учреждении, все делали по часам и под присмотром воспитателей, но это никоим образом не мешало внутри колонии устроить свой мир и установить свои правила. Так, на завтрак, обед и ужин в столовой давалась пайка хлеба. Нас строем по два человека приводили в столовую на свое время воспитатели, и мы усаживались за стол, рассчитанный на тридцать человек – по пятнадцать с каждой стороны – на длинные деревянные лавки.
На завтрак, обед и ужин выдавали пайку хлеба весом примерно сто пятьдесят грамм. Цвет и вкус был так себе. Но мы всегда были голодными, и поэтому для нас этот небольшой, темного цвета кусочек хлеба из ржаной и кукурузной муки был самым вкусным. Мы другого никогда и не ели. Пайку хлеба, что давали на завтрак, можно было съесть, так же, как и вечернюю, выдаваемую на ужин, но только не обеденную. Ее необходимо было искусно спрятать в карман и отдать дежурившему в этот день старшому. Уплатить оброк пацану лет четырнадцати, которого на этот день назначил главарь местной банды сборщиком налога с остальных. За это обычно давали одобрительную затрещину: «Мол, молодец!» Вот если ты этого не сделаешь, не отдашь незаметно небольшой кусочек хлеба, на выходе из столовой, на площадке за бараками, в обеденное свободное время тебя поколотят сильнее. Но, даже зная, что за неповиновение могут побить, я не мог смириться с несправедливостью. В знак протеста я ее, так сказать, подравнивал. Со всех сторон общипаю, помну в руках крошечки – и в рот, хоть как-то утолив голод.
– Чё общипанная такая? – грозно спросил приемщик дани.
– В кармане обсыпался хлеб, –