Я лежу на кровати, беременная, с огромным животом. Простыни мокрые. Я сжимаюсь, и на меня накатывает тошнота. Орма стоит на другом конце комнаты в пятне солнечного света, смотрит из окна в пустоту. Он не слушает. Я извиваюсь от нетерпения: у меня осталось мало времени.

      – Я хочу, чтобы этот ребенок знал тебя, – говорю я.

      – Меня не интересует твое отродье, – отвечает он, изучая свои ногти. – И с твоим жалким мужем после твоей смерти поддерживать контакты я не буду.

      Я плачу, не могу остановиться, но стыжусь, что он увидит, как рушится мой самоконтроль. Он сглатывает, и его губы кривятся, словно желчь подкатывается к его рту. В его глазах я чудовищна, я знаю, но я люблю его. Это может быть наш последний шанс поговорить.

      – Я оставлю ребенку несколько воспоминаний, – говорю я.

      Орма наконец смотрит на меня, его темные глаза далеки.

      – Ты можешь это сделать?

      Я точно не знаю, и у меня нет сил обсуждать это. Я пытаюсь пошевелиться под простынями, чтобы облегчить режущую боль внизу живота. И говорю:

      – Я собираюсь оставить своему ребенку воспоминание-жемчужину.

      Орма почесывает худощавую шею.

      – Как я понимаю, жемчужина будет содержать воспоминания обо мне. Поэтому ты мне об этом рассказываешь. Что их высвободит?

      – Взгляд на твой настоящий облик, – говорю я, тяжело дыша, потому что боль только нарастает.

      Он фыркает, словно лошадь.

      – При каких таких обстоятельствах ребенок увидит меня в моем естественном облике?

      – Тебе решать, когда будешь готов признать, что ты дядя дитя. – Я резко втягиваю воздух, когда невыносимая боль пронизывает мой живот. Времени едва хватит на создание жемчужины воспоминаний. Я даже не уверена, что у меня хватит сил, чтобы достаточно сосредоточиться. Я говорю Орме так спокойно, как только могу:

      – Позови Клода. Сейчас. Пожалуйста.

      Прости меня, дитя, за эту боль. Нет времени приглушить ее.