Видишь ли, милая, я уже тут.

      Шпили готовы сшивать мою жизнь, в небесах золотея.

      Тяжко навстречу мне Горный шагнул институт,

      Где петербуржец Геракл побеждает Антея.

      В мраморном нашем, в гранитном моём светло-сером лесу,

      Каждое дерево мне и тебе предназначено.

      Честное слово, я злой этой ночью спасу

      От посрамления, горя и смерти Башмачкина.

      Видишь ли, милая, я ещё жив,

      Зоркий Борей не напрасно летает над крышами

      Сонных дворцов. Где иду я, ладонь положив

      На стрекозиную талию четверостишия.

      Ты узнаешь меня по твёрдому петербургскому «ч»,

      По блёсткам дыханья на твоей скуле, на твоём плече,

      По зажжённой в московском храме армянской свече.

      Ты узнаешь меня по лифту, прозевавшему твой этаж,

      По дрожи пальцев, ломающих лаваш,

      По количеству лаж,

      Увеличивающемуся к концу стиха,

      Как почву узнаёт соха.

      И воробья стреха.

      В этом месте будет полутемно,

      На клеёнке пролитое вино

      И в луне окно.

      Ты узнаешь меня, ты руки согнёшь в локтях,

      Будто буква «Ф» оказалась в гостях.

      На какой-то пустяк

      Ты обидишься. Тем примиренье ценней,

      И принесёт садовод Гименей

      Синих мускариков. И теней

      Праздничный выход… Ход часов на стене.

      Плачь обо мне! Не плачь обо мне.

      Ты заснёшь, Ты не сможешь спать допоздна.

      Ты узнаешь меня, ты не можешь меня не узнать.

      Ланская, Комарово, Выборг, Луга.

      Всё в поцелуях, выпивках, гудках.

      Мы думали, что мы в руках друг друга,

      А мы в Его руках.

      Глаза и голос Оли Саваренской,

      Вечерний час.

      И этой жалкой церкви деревенской

      Иконостас.

      Детские нищенские именины.

      Жёлт самодельный кремовый торт.

      Дунул на свечки. Счастлив и горд.

      Неотменимо.

      Светлую прядку со лба отклонила,

      Женский, девичий, девический