В ночное время, и не только по праздникам, нечто подобное происходило и в коридорах Дворца Просвещения. Звучала мычание, хрюканье, возня и грызня. Наконец, посреди темноты возникали два воспаленных глаза, раздавался шлепок, и звуки на некоторое время стихали.

      Утром, едва только солнце пробуждалось ото сна, а Максим Девочкин еще спал в углу сцены на рояле, пространство Дворца Просвещения заполняли мухи. Набросив на себя черные халаты, мухи, словно пчелы, начинали сновать из стороны в сторону, жужжать, суетиться, начинали собирать пыль. Но так им только казалось. На самом деле они ее еще больше разводили. Им от рождения не дано, например, как пчелам, собирать мед, но они в полной уверенности считают, что стоит им только посмотреть, как собирают мед, так они сразу же смогут научится это делать. Поэтому некоторых своих представителей мухи отправляют на стажировку к пчелам. Не известно, чем те там занимаются, и чему стажируются, но только когда они возвращаются обратно, на них уже блестят другого цвета халаты, на некоторых даже гораздо красивее, чем у пчел.

      К сожалению, мухи не умеют понимать человеческого языка, и поэтому по утрам Максим Девочкин вынужден накрываться одеялом с головой.

      Семен Петрович, как и Максим Девочкин, не спал всю ночь. Тоска, овладевшая его телом, отняла все его сны и сновидения, сны превратились в реальность и предстали перед ним в образе Варвары Петровны. Развивая диалектику своих чувств, Семен Петрович всю ночь искал законных подтверждений в учебнике философии издания 193… года, но не найдя таковых, решил, что поскольку книга была написана раньше, нежели он увидел Варвару Петровну, то она ничего не может знать об их последующих взаимоотношениях.

      Под звуки духового оркестра, который тоже неизвестно почему не спал и по ночам маршировал под стенами Дворца Просвещения, отчего все люди, жившие вокруг, ходили исключительно строевым шагом и даже во снах собирались в колонны и маршировали, устремив свои головы вверх, до тех пор, пока с них не съезжало одеяло или не раздавался гудок с цементного завода. Так вот, под звуки духового оркестра Семен Петрович предстал перед стулом, изображавшим Максима Девочкина.

      Семен Петрович сер, наглухо застегнут шеренгами пуговиц. Марш вселяет надежду в его обвисшее, уставшее от тоски и страданий, тело.

      На стуле висят единственные брюки и единственный пиджак Максима Девочкина. Не скажешь, что они принадлежат одному человеку. Но поскольку они, действительно, принадлежат одному человеку, умудряясь при этом так сильно отличаться, создается впечатление… что приобретены они были в разное время, а это, наоборот, говорит о цельности натуры Максима Девочкина.

      – Как ты считаешь, – изрядно потоптавшись на месте, произнес наконец Семен Петрович, – Может несознательный элемент стать вдруг сознательным?

      Максим Девочкин высунул голову из-под одеяла, посмотрел заспанными глазами на Семена Петровича и сказал:

      – Нет, не может.

      – Я и сам знаю, что не может, – согласился Семен Петрович. – А, может, все-таки может? – как-то уж особенно жалобно добавил он.

      – Может, все-таки может, – обнадежил товарища Максим Девочкин и, еще раз посмотрев на Семена Петровича, добавил: Как можно заниматься философией, когда вокруг столько… жизни? Нет, зря, Семен Петрович, ты говоришь, что ты материалист. Ты – идеалист.

      В это время в окне первого этажа блеснула лысина, и вместе с ней блеснула мысль: "Какая огромная стартовая площадка у мыслей, заключенных в эту голову!". Говорят, все лысые наделены необычайным умом. Однако в нижней части головы, стоило ей немного приблизится к окну, оказались настолько густые волосы, что вторая мысль: "Возможно, эту голову в молодости чем-то очень сильно