В коридорах Дворца Просвещения всегда много народа. Особенно много его сейчас, во время подготовки к юбилею. Сейчас его, кажется, больше всех, больше даже, чем статуй в парке.

      Статуи в парке, как будто бы говорят людям: мы ваш идеал, вы должны стремиться быть похожи на свой идеал, вы должны становиться такими же как мы. И люди соглашаются и тут же становятся. И поэтому сейчас перед самым входом происходит демонтаж Венеры, помрачневшей за последние десятилетия стояния. На ее место готовится встать жизнерадостная с большим букетом колосьев колхозница. Любовь к женщине уступает место любви к труду.

      В коридор, словно огромный красный язык, выволокли транспарант, с которого слетело одно единственное слово "Пусть…" – больше на нем еще ничего написано не было. Скоро множество таких транспарантов, исписанных вдоль и поперек, вывесят по всему городу, и те, болтливо трепыхаясь, начнут славить направо и налево, куда подует ветер.

      А вот и Иван Петрович Удод. Ему во время подготовки к юбилею доверена наглядная агитация, и поэтому он болтается в коридорах, перемещаясь от одной статуи к другой, отдавая поручения, о которых тут же и забывает. Сейчас он марширует мимо ряда плакатов, изображающих человека с ружьем: на одном плакате человек с ружьем стоит по стойке "Смирно", на другом – выполняет команду "На плечо", а на третьем – "Коли", – поэтому, если двигаться мимо, человек с ружьем оживает. И эта находка особенно радует Иван Петровича.

      Иван Петрович (Удод) никогда не пользуется своим авторитетом, и поэтому его авторитетом пользуются другие. Он прост в общении, в разговорах загорается только тогда, когда речь заходит о предмете его любви, а предмет его любви – книга. Едва Иван Петрович научился читать, родители подарили ему книгу, более напоминающую, впрочем, брошюру, и сказали, что она о светлом будущем всего человечества. А поскольку Иван Петрович был еще маленьким, то он тут же поверил словам родителей и решил прочитать эту книгу до конца. Он читал, читал, потом у него возникала мысль… он откладывал книгу, делал то, о чем подумал, потом думал о другом, а когда спотыкался о книгу, снова принимался за ее чтение. Строки плыли, слова без смысла уползали куда-то вверх, и он направлялся, чтобы исполнить очередное свое желание. Уж и о желании-то он забывал, и делал непонятно что, пока снова не натыкался на книгу, и со словами: "Так, а чего это я ее отложил?" – снова принимался за чтение… И только под конец своей жизни Иван Петрович вдруг понял, насколько он был слаб, насколько не мог владеть собой, что пустил всю свою жизнь на самотек, навстречу каким-то непонятным помыслам и желаниям. И запомнилась-то из всей жизни только эта книга. Он даже мог вспомнить в каком году какую главу читал. И потому глаза его загорались только тогда, когда речь заходила о Ней, и только тогда он обращал внимание на собеседника, а иногда даже и вступал в беседу. Обычно это начиналось так: