Последний день, его я ждал,

      Жизнь кончена, прощайте, други,

      И смерти призрачный оскал,

      Как поцелуй немой подруги,

      Мерещится в седом окне,

      На Мойке чёрное теченье,

      И в этой томной белизне

      Не написать стихотворений.

      Сознанье пеленает дни,

      Как призраки, плывут картины

      Из прошлой жизни, и они

      Пьют бред души наполовину.

      Мы едем с дядей в Петербург,

      Заманчиво пестрят просторы,

      В моих глазах восторг, испуг.

      И тонут в тряске разговоры.

      Мой Пущин, Дельвиг, где ж они?

      Лицейских лет былые лица,

      Благословенные те дни

      Вдали от суетной столицы.

      Теперь уж, право, всё равно,

      Моих обидчиков прощаю,

      Долги, что мучили давно,

      Царю на память оставляю.

      Всё оставляю так, как есть,

      Жизнь прожита, прощайте, други,

      Как жаль, что не успел прочесть

      Ваших сердец, мои подруги.

      Зачем так тяжко давит грудь?

      В какие сети я назначен?

      Хотел, как птица, упорхнуть,

      Но видит Бог, нельзя иначе.

      Пчела над ухом прожужжала,

      И стало как-то веселей,

      И ветер тонким чистым жалом

      Коснулся серебра полей.

      Наматывая круг за кругом,

      Пчелиный вытирая пот,

      Она мне стала близким другом

      В весеннем омуте забот.

      Снуёт хозяйкой деловито,

      Как в пивоварне пивовар,

      И в сумочке изящно сшитой

      Домой несёт с пыльцой нектар.

      Когда не клеится работа,

      Лень вяжет томные узлы,

      Смотрю на мирные заботы

      Неунывающей пчелы.

      Посмотрел я в зеркало немного

      И подумал: «Знаешь что, Серёга,

      Лучше бы не видеть этих форм,

      Час настал невиданных реформ.

      Брошу пить, курить и всё такое,

      То есть нехорошее, плохое…

      Чаще буду в зеркало смотреть,

      Чтобы видно было, где худеть».

      «С головы начало всяких бед, –

      Говорил по-дружески сосед. –

      Сядь,