Солнце било в окна.

      Стада мычали.

                             Под горой

      дымилась утренняя Волга,

      и пахло рыбой и корой.

      Скворец осваивал жилье,

      а вся река – в деревьях тонущих.

      То ль забрела она в черемушник,

      то ли черемушник в нее!

      И полосой прозрачно-белою,

      неуловимы и легки,

      по Волге двигались вдоль берега

      черемуховые лепестки…

      Он в лодку сел, поплыл.

                                            Вдали

      летели к пойме журавли.

      Осклизло клацали уключины,

      и руки ладные, уклюжие,

      гребками волжскими гребли.

      Он с малолетства здесь волгарил

      и в котелке

                        с дымком варганил

      свою рыбацкую уху.

      Он с Волгой просто жил,

                                             сурово.

      Он ей,

                не говоря ни слова,

      все говорил

                        как на духу!

      Не знаменитый по фамилии,

      он не водил в морях флотилии,

      не совершал ни разу подвига,

      а просто он не делал подлого,

      и было помирать не страшно,

      вот, правда, только странно-странно.

      Поплыл гасить он свои бакены.

      Следил задумчиво за барками.

      Глядел на пашни

                                 и на мельницы,

      и слушал песни под гармонь,

      и, наклонившись,

                                 выпил медленно

      он Волги полную ладонь.

      И, больше ничего не делая,

      прилег он в лодке, не гребя, —

      и распахнул рубаху белую,

      как будто отворил себя

      деревьям,

                     облакам

                                  и бабочкам,

      дыханьям птичьим и людским,

      покачивающимся

                                 бакенам

      и дальним трубам заводским.

      Он так и умер,

                            отворенный,

      спокойный,

                        умиротворенный.

      Но хоть и срок его истек,

      старик, не сломленный годами,

      черемуховый лепесток,

      чуть-чуть привстав, поймал губами.

      Последний переулок

      Зависть