– Господи, сохрани меня – бормочет он себе под нос – Вот здесь, здесь я мог бы ужаснуться, «что я наделал?» Но, Господи, Ты же знаешь, что этого не будет. Ты знаешь – я тысячи раз сожалел о том, что наделал, прежде чем совершить это. Теперь, когда это произошло, что мне остается, кроме как принять содеянное во всей полноте и уповать на Тебя еще больше, чем я уповал раньше? Господи, я спасу стольких людей от боли. Прости меня за то, что я совершил. Ведь эту девочку я тоже спас от страданий. Я избавил ее от боли прежде, чем она узнала ее. Прости меня.

      Сегодня его ждет праздничный ужин. Тридцать лет. Половина жизни. Он не верил, что проживет так долго. С его наклонностями. Это огромная цифра. Он не ожидал, что вытерпит столько. Но сегодня его день, ему тридцать, и вот, наконец-то. Он знает – то, что произошло не может стать привычкой, и это не войдет в привычку. Это не войдет в привычку. Но сейчас ему надо было. Он должен был это сделать, чтобы двигаться дальше. Это было надо. Очень надо. И он это сделал. Он бережно снимает с нее памперс с канареечным нутром, сворачивает и выбрасывает в ведро. Подносит тело к раковине, держа на одной руке, другой обмывает ее. Ребенок выглядит спящим. Он вертит ее так бережно, как будто не замечает, что она умерла. Он старается не бить ее головой о раковину. Девочка. Маленькая чудесная девочка. Какая же хорошая. Глядя на тело, он сглатывает слюну. Сглатывает громко. Раз, другой. Как собака. «Как собака», думает он. Он надрезает шею, сливает в раковину кровь. Отрезает голову. «Надо будет сварить язык. Нет. Слишком маленький». Отделяет конечности. Ему хочется сделать фото, пока голова и корпус целы. Фото на память. Но нельзя. Нельзя. Он не должен быть глупым. Он все про себя понимает. Профессор разбирает тельце на части, как хорошо знакомый конструктор. Все ему известно. Как будто он уже проделывал такое с младенцем.