Розоватое, набирающее рост солнце поливало огнем убегающие посадки за прямоугольником окна в массивной лакированной раме, наполняя веселой и яростной дробью света пустой отсек вагона – старого, советского, обогретого уютом детских воспоминаний. Когда-то давно такие вагоны возили меня к морю, вынимая почти на три дня из привычной, как бы одномерной реальности в реальность другую: протяженную, живую, ежеминутно меняющую свое содержимое перед взором маленького наблюдателя. Позабытые запахи, звуки, детали обрушились на меня сладкой ностальгической гаммой, в которой, правда, все-таки не хватало одной ноты – того самого ощущения беспричинного счастья, свойственного лишь детству.

      Я посмотрел в вагонное окно и вдруг вспомнил, как раньше жадно впитывал в себя пролетающие пейзажи и города, потому что мог туда попасть, точнее, не знал, что не могу – в отличие от себя взрослого, безразличного к мелькающим видам, знающего, что вряд ли судьба сложится так, что ей придется переплестись с жизнью, пролегающей за окном. В детстве же каждая станция с длительной стоянкой, на которой я с родителями выходил размяться, была новым миром, слегка приоткрывающим себя и приглашающим стать его обладателем. Как-то на одной из таких привокзальных площадей я позабыл солдатика, и затем весь день думал о его судьбе, о том, что с ним стало и в чьи руки он мог попасть. Я придумал ему целую жизнь, сделав его своим маленьким послом, который теперь связывал меня с исчезнувшим городом, глядевшим навсегда изумленными окнами старого вокзала на проходящие перед ним поезда.

      Мне захотелось встать и осмотреть вагон. Он оказался пуст. Тогда мне пришла в голову мысль разыскать мчащий его локомотив. По-моряцки расставив ноги (вагон заметно покачивало), я пошел в направлении головы поезда.

      В тамбуре также никого не было, лишь шум колесного хода оказался предсказуемо громче. Шум был слегка странным – чуть более музыкальным, чем ему полагалось быть. Плотная джазовая партия ударных маскировала глубокие как горное озеро басовые ноты, которые исчезали, едва внимание теряло концентрацию. Я открыл дверь в межвагонный переход, и вот уже здесь музыка была чистой и явной.

      Никогда мне не приходилось слышать что-то подобное.

      Пение полотна, поднимающееся от земли, было растянутой модуляцией