Но тревожиться все же было о чем. И Циклоп сам испытал что-то, похожее на холодный озноб, когда в один из дней Борис почему-то вдруг спросил его:

      – Николай Давыдович, а дом, в котором вы живете, – деревянный?

      Учитель почувствовал легкую тревогу, но заставил себя усмехнуться:

      – Нет, он сделан из кирпича. А… а почему ты спрашиваешь?

      Мальчик словно не обратил внимания на этот вопрос, и продолжал с нетерпением:

      – А вы часто бываете в деревянных домах?

      – Что ты имеешь в виду? В домах, сделанных из досок? Из фанеры?

      – Нет. Из таких… квадратных бревен.

      – Из бруса?

      Циклоп вдруг поймал себя на том, что испуганно перебирает в памяти такие дома.

      «Что со мной? – подумал он. – Чего я вдруг так переполошился?»

      – Я не бываю в таких домах, Борис, – сказал он как можно спокойнее. – Ну а теперь ответь мне все-таки…

      И вдруг Циклоп похолодел: «Бываю! И нередко!»

      Вот уже полгода, как он по поручению комитета по культуре при горисполкоме занимается разбором архивов, оставшихся в Ташкенте еще с войны. Старое здание районной библиотеки, приспособленное под хранение этих архивов, действительно, сделано из бруса! Удивительное открытие, на которое он никогда не обращал внимания. Ведь таких домов в городе не так уж и много!

      «Да что со мной? Почему это рядовое совпадение так испугало меня?»

      Циклоп почувствовал растерянность. А за ней следом тонкой, нервной змейкой вползло раздражение. Он злился на самого себя за то, что не мог дать простого и логичного объяснения своему беспокойству.

      «Я начинаю верить в его пророчества!»

      Как только эта мысль со всей очевидностью сверкнула в его мозгу, как только он прочел в своей душе это простое признание, отбитое с телеграфной сухостью и лаконичностью, – он понял причину своего страха.

      «Николай Давыдович… Я начал новый рассказ… И он – о вас… Я боюсь, что вы возненавидите меня…»

      Циклоп ощутил на какую-то секунду, что усомнился в собственной правоте, в своем жизненном опыте, в своей мудрости и житейской искушенности. Он испугался, что фатальные пророчества могут оказаться правдой! Он позволил спросить самого себя: а вдруг… А вдруг мальчику ничего не мерещится? А вдруг он и впрямь способен плеснуть в чужую жизнь бедой, как кислотой из пробирки?

      «Я испугался за свою судьбу!» – с горечью сформулировал сам себе Циклоп, и ему стало противно. Он – умный и сильный человек, самостоятельно кроивший свою судьбу, которая все равно не желала гнуться под его волей, человек, прошедший войну, потерявший семью, одним решением зачеркнувший свое яркое и многообещающее прошлое ради трудного, но правильного будущего, – вдруг испугался за эту самую свою судьбу. И из-за чего? Из-за простого, наивного, ничего не значащего вопроса тринадцатилетнего мальчика, которого он любит и который любит его!

      «Мне