– Алан, давайте не будем никуда заходить, а погуляем по Эрстедспаркен. Там не так людно.

      Мы отправились по Хаммериксгаде, навстречу прохожим, спешащим на вокзал, пересекли площадь и по восточной стороне парка дошли до памятника Эрстеду. Небольшая лужайка круто сбегала к озеру, и Карин, взяв меня под руку, свернула и повела по траве на берег. На клумбе справа уже распустились оранжевые лакфиоли, обсаженные бордюром незабудок, и теплым вечером от них веяло сладким ароматом. Карин расстелила на траве пальто, уселась под айвой и, сорвав веточку розовых, словно бы восковых цветов, задумчиво поглаживала подбородок ее кончиком.

      – Цветочный резец? – не удержался я.

      – Что это? Не понимаю. Я такого никогда не слышала.

      – Резец. Штихель. Такой инструмент для гравировки меди. Но для гравировки на подбородке нужно что-нибудь понежнее.

      – А вы видите, что я выгравировала?

      Она легонько написала на щеке невидимое слово «Алан» и отшвырнула веточку в траву.

      – Мне очень жаль, что вы уезжаете, Алан. Вы так недолго здесь пробыли, меньше недели. А кажется, что дольше. Но я понимаю – у вас работа, мама, дом…

      – Мне тоже кажется, что дольше. Признаюсь, я такого никогда прежде не испытывал. Вы совсем непохожи на фарфоровых пастушек и принцесс, с которыми я обычно имею дело.

      Она улыбнулась:

      – Ну конечно, их вы продаете и покупаете.

      – Да, кроме тех, с которыми не могу расстаться.

      – Их вы добавляете к своей коллекции?

      Я вспомнил застекленные шкафчики, уставленные фарфором «Лонгтон-Холл» и «Челси», статуэтками «Времена года» работы Джеймса Нила, белые фигурки «Холостяцкая жизнь» и «Супружество» мануфактуры «Боу». Я отдал за них немыслимые деньги, гораздо больше, чем мог себе позволить. А теперь статуэтки казались мне безжизненными и вычурными, нарочитыми, как музыкальные шкатулки, играющие одну-единственную незамысловатую мелодию.

      – Видите ли, они мне понятны, – признался я.

      – То есть я вам непонятна?

      – Они неподвижны, как цветы, и позволяют собой любоваться. А вы – как птица…