– Ты о чем думал? Это внутренние дела гатляуров! – отчитал разведчика Эберн, убедившись, что их никто не услышит. – Наши проблемы не должны касаться бледнорожего. Мы здесь для того, чтобы укрепить авторитет общины в правящих верхах, а не наоборот.

      – Прошу прощения… Но Ферот ведь все равно ничего не знает.

      – И так оно и должно оставаться! – прошипел эмиссар, раздраженно дернув усами. – У этих выродков из высшего общества и без того слишком много претензий к гатляурской природе и сомнений в нашей причастности к Свету. И если в отчете епископа будет хоть слово о… кстати, что там случилось с Консалией?

      – Прошлой ночью лейтенант выглядела… – разведчик немного помялся, подбирая правильные слова: – Слишком возбужденной.

      – Она такая с тех пор, как мы покинули Камиен, – отмахнулся Эберн. – Свежий воздух, природа и открытые пространства нам всем немного вскружили голову.

      – Но мы смогли свыкнуться и даже открыли для себя кое-что новое… или просто забытое старое… А она… Вилбер беспокоится о ее состоянии.

      – Все настолько серьезно?

      – Сложно сказать, – гатляур замолчал, в сомнениях почесывая когтями натертость на шее, появившуюся из-за слишком долгого ношения кожаного доспеха, но все же продолжил: – Ей как будто становится все хуже и хуже. Или лучше… В любом случае лейтенант уже неспособна командовать нами. Она и сама плохо подчиняется приказам командира, не разговаривает, часто пропадает, прячется…

      – Я понял, – нахмурился Эберн. – Хорошо, веди к Вилберу.

      – Тогда нам нужно ускорить шаг.

      – Конечно, давай.

      – Я имею в виду – значительно ускорить, – осторожно уточнил разведчик.

      – И? На что ты намекаешь? – фыркнул эмиссар. – Моя порода не так крупна, как ваша, но не надо делать мне поблажек! Я побыстрее некоторых бойцов гвардии буду… Побежали уже!

      Однако уже спустя пару минут бега оказалось, что свои силы Эберн все же переоценил. Поспевая за сородичем, ему едва удавалось не спотыкаться и маневрировать среди стволов деревьев. Сердце темношкурого гатляура отбивало сумасшедшую дробь, а при подъемах на склон какого-нибудь буерака оно, кажется, и вовсе останавливалось. Кровь шумела в ушах, отдышка не давала сосредоточиться, конечности потеряли всякую чувствительность, но гордость