Долгое падение. Ник Хорнби
Читать онлайн книгу.
ткладывают мероприятие… и принимаются «оправдываться» – так начинается их 400-страничный «путь вниз»…
Часть первая
Мартин
Могу ли я объяснить, почему у меня возникло желание спрыгнуть с крыши многоэтажки? Конечно, я могу объяснить, почему у меня возникло желание спрыгнуть с крыши многоэтажки. Я ж не идиот какой-нибудь. Я могу это объяснить, поскольку ничего необъяснимого в этом нет: это было вполне логичное решение, результат долгих размышлений. Хотя о серьезности этих размышлений говорить не приходится. Не подумайте, что это желание было моей прихотью, – я лишь хочу сказать, что ничего особенно сложного или, например, мучительного в моих размышлениях не было. Скажем так: допустим, вы работаете… ну не знаю… заместителем управляющего банком где-нибудь неподалеку от Лондона. И вы подумывали о том, чтобы уехать оттуда, а вам предлагают стать управляющим банком в Сиднее. Да, решение вполне очевидное, но ведь вы все равно сначала подумаете. По крайней мере надо будет решить, по силам ли вам переехать, бросив друзей и коллег по работе, а также уговорить вашу жену и детей отправиться с вами. Можно было бы взять лист бумаги и набросать все за и против. Итак:
ПРОТИВ: пожилые родители, друзья, гольф-клуб.
ЗА: больше денег, хорошие условия жизни (дом с бассейном, барбекю и тому подобное), море, солнце, помешавшееся на политкорректности правительство не запрещает разучивать в детских садах считалку про черную овечку, директивы ЕЭС не ограничивают производство ваших любимых английских колбасок и так далее.
И что вас тут держит? Гольф-клуб? Я вас умоляю. Конечно, почтенный возраст родителей заставит вас ненадолго задуматься, но не более того. Через десять минут вы уже будете звонить в туристическое агентство.
В общем, так все и было. Просто сожалеть было практически не о чем, а вот причин для переезда было великое множество. Единственным важным пунктом в списке «против» были дети, но я понимал, что Синди и без того не позволит мне с ними видеться. А пожилых родителей у меня не было, да и в гольф я не играл. И все же переезд в Сидней был сродни самоубийству. При этом ничего против жителей этого прекрасного города я ни в коем случае не имею.
Морин
Я сказала ему, что пойду в гости встречать Новый год. Еще в октябре сказала. Не знаю, рассылают ли люди новогодние приглашения еще в октябре. Наверное, нет. (Но откуда мне знать? Я с 1984 года не встречала Новый год в гостях. Джун и Брайан, жившие через дорогу, позвали меня в гости на Новый год, а потом они переехали. И даже тогда я лишь заглянула на часок – после того, как он лег спать.) Но больше я ждать не могла. Я начала об этом думать еще в мае или июне, и мне не терпелось сказать ему. Глупость, конечно. Он все равно бы не понял, точно бы не понял. Меня уверяют, что нужно с ним разговаривать, но я же вижу, что он ничего не понимает. Да и стоило ли нервничать? Я ведь просто собиралась рассказать ему о своих планах.
Как только я сказала ему про новогоднюю вечеринку, мне сразу захотелось исповедаться. Ведь я солгала. Солгала своему собственному сыну. Но это же была маленькая невинная ложь: я сказала ему, что буду встречать Новый год в гостях. Я все это выдумала, но подошла к вопросу серьезно. Я рассказала, куда пойду, почему я хочу туда пойти, почему меня пригласили и кто еще там будет. (Меня пригласила Бриджит, с которой мы в церковь ходим. Пригласила потому, что меня хочет видеть сестра Бриджит, с которой мы переписывались, – она как раз из Ирландии приедет. А хочу я пойти потому, что сестра Бриджит совершала паломничество в Лурд вместе со своей свекровью, и мне хотелось бы ее обо всем расспросить, чтобы как-нибудь отвезти туда Мэтти.) Но я не могла исповедаться, я знала, что мне все равно придется снова грешить, снова лгать – и так, пока не закончится этот год. Но лгать не только Мэтти, но и врачам, и… Хотя, в общем, больше-то и некому. Разве что в церкви кому-то или в магазине. А если задуматься, в этом есть что-то почти комичное. Если денно и нощно ухаживать за больным ребенком, то возможности грешить почти не остается, и я уже целую вечность не совершала ничего такого, в чем можно было бы признаться на исповеди. И вдруг я начала грешить, хотя даже не могла поговорить со священником, поскольку понимала: это все равно продолжится до самого последнего дня, когда я совершу самый страшный грех. (А почему это самый страшный грех? Вам всю жизнь говорят, что, покинув этот мир, вы отправитесь в Царствие Небесное. А единственное, что может помочь вам оказаться там поскорее, лишает вас возможности там оказаться. То есть вы, конечно, тогда как бы лезете без очереди. Но если попытаться пролезть без очереди на почте, то на вас неодобрительно посмотрят или скажут: «Простите, я пришел сюда раньше вас». Но вам никто не скажет: «Гореть вам за это в аду целую вечность» – это перебор.) Я продолжала ходить в церковь, но лишь потому, что, если бы я перестала там появляться, люди заподозрили бы недоброе.
По мере приближения заветной даты я рассказывала ему о всяких мелочах. Каждое воскресенье я притворялась, будто узнала что-то новое, – ведь именно по воскресеньям я встречалась с Бриджит. «Бриджит сказала, что будут танцы». «Бриджит беспокоится, что не все захотят пить вино или