1.

      Слетается, парит, и хнычет, хнычет

      чаинками, каскеткой паука,

      и топотом ветров в тугом рассвете.

      И ветками ветров играют дети.

      Забыв мой голос, фыркает река.

      Идёт трамвай вчерашнего числа,

      коньяк стоит на продувном буфете.

      «И вакуум фальшивый ровно светит»,

      забыв состав Харонова весла.

      Перечисленья – сахар ремесла.

      Кого сковал ты, а кому ответил.

      Греховно – всё. Я смысла не заметил

      в сырой заре, что жизнь мне принесла.

      2.

      Завистливый трамвай в цепях морщин,

      глаза закрыв, несётся к чёрной речке,

      набитый перекурами мужчин

      и вихрем девок безупречной течки.

      Как можно, заплатив за свет, за газ,

      корить соседа пряной зубочисткой?

      Но Петергоф фонтанами погас,

      и в этих звуках не хватает смысла.

      Шагает жук и видит в этом смысл.

      И жаба индевеет на пригорке.

      И наш трамвай над шпилем не завис,

      а посадил Цусиму на закорки.

      С глаз долой номерного дракона,

      чью чёлку расчухал сверчок.

      Это чибисы времени ОНО

      набивают карельский сачок.

      Это Азия нас закатает

      в бочки алые, совьёт, как инжир.

      Видишь – ибисы в льдинах мелькают

      и Анубис стоит – постижим.

      1.

      Узнаю понедельник

      и рисовой каши флажок.

      Тройку деньжат головастых

      на выспренном стуле.

      Тропкою службы

      ты затянула кушак

      жирного неба,

      украсив позёмкою улей

      забулдыг, пьющих липы

      в окопах дождей,

      чей налёт утверждён

      на шипы бесконечного эха.

      Спой мне песню, сафьян,

      от гнездовий ижорских вождей,

      где мне жизнь испекла

      непригодная к смерти старуха.

      2.

      Неразмытая смертью старуха

      поднесла мне заплату костра

      на покосную книгу–краюху,

      чья древесная память остра.

      Чьи листы я сжимал поцелуем

      и, наследуя рясой кларнет,

      был открытым балконом рифмуем

      в перебранке ночных эполет.

      В переводе жнеца в полотёры

      есть сияние спиннинга душ

      и наследство пичуги матёрой

      в абажуре сокамерных кущ.

      О, какая мне видится пропасть,

      за колючею ласточкой дым.

      В нём свободой гонимая робость

      перед Лимбом, где я повторим.

      Красили плоскости весь брадобрейный июнь.

      Лили