“Откуда она меня знает? – думал Агафонкин. – Выяснить надо, посмотреть на нашу первую встречу”. Думал он об этом, впрочем, без особого энтузиазма от того, что Агафонкину в этот момент было слишком хорошо, и он послушно таял, уступая Катиным ласкам.

      Катя мягко отклонила попытки Агафонкина ответить взаимностью, словно сперва желала утвердить свое на него право, подтвержденное безусловностью агафонкинского оргазма. Агафонкин перестал сопротивляться и позволил ее мягким горячим губам, ее влажному требовательному языку и тонким ищущим пальцам унести себя вниз по теплой реке. Он закрыл глаза и отдался потоку, превратился в последовательность ощущений – без мыслей, намерений, воли. Так твердые кристаллы сахара теряют свою природу и тают в горячем чае, становясь подслащенной водой.

      – Тебе хорошо было? – шепнула Катя ему в ложбинку ключицы. – Хорошо?

      Агафонкин кивнул и погладил ее по распустившимся волосам. Он слабо застонал, подтверждая, что было хорошо.

      Катя прижалась к нему, поцеловала в шею и сказала:

      – Не пугай меня так больше, Алеша. Я же тебя люблю. И хочу знать, что ты меня любишь.

      Она приподняла голову и заглянула в агафонкинские зеленые глаза, пытаясь разглядеть в них ответ, прежде чем задаст вопрос:

      – Ты ведь любишь меня, Алеша? Я ведь твоя, да?

      Как правило, Агафонкин старался не врать. Бывало, что женщинам хотелось немного поиграть, и они шептали ему слова и требовали ответных слов. Агафонкин охотно говорил эти слова, оттого что они ровным счетом ничего не значили для обоих и просто служили еще одним элементом ощущений, вроде скользящих по телу рук и губ.

      С Катей, однако, слова имели значение. А значение подразумевало ответственность.

      – Конечно, люблю, маленькая, – неожиданно услышал свой баритон Агафонкин. – Никого так никогда не любил.

      Катя засмеялась и стала целовать его в губы, шею, плечи, шепча, глотая звуки и поцелуи:

      – Мой, мой, мой…

      Это нужно было решительно прекратить.

      а