На весенней проталинке

      За вечерней молитвою – маленький

      Попик болотный виднеется.

      Ветхая ряска над кочкой

      Чернеется

      Чуть заметною точкой.

      И в безбурности зорь красноватых

      Не видать чертенят бесноватых,

      Но вечерняя прелесть

      Увила вкруг него свои тонкие руки.

      Предзакатные звуки,

      Легкий шелест.

      Тихонько он молится,

      Улыбается, клонится,

      Приподняв свою шляпу.

      И лягушке хромой, ковыляющей,

      Травой исцеляющей

      Перевяжет болящую лапу.

      Перекрестит и пустит гулять:

      «Вот, ступай в родимую гать.

      Душа моя рада

      Всякому гаду

      И всякому зверю

      И о всякой вере».

      И тихонько молится,

      Приподняв свою шляпу,

      За стебель, что клонится,

      За больную звериную лапу,

      И за римского папу. —

      Не бойся пучины тряской —

      Спасет тебя черная ряска.

      На весеннем пути в теремок

      Перелетный вспорхнул ветерок,

      Прозвенел золотой голосок.

      Постояла она у крыльца,

      Поискала дверного кольца

      И поднять не посмела лица.

      И ушла в синеватую даль,

      Где дымилась весенняя таль,

      Где кружилась над лесом печаль.

      Там – в березовом дальнем кругу —

      Старикашка сгибал из березы дугу

      И приметил ее на лугу.

      Закричал и запрыгал на пне:

      – Ты, красавица, верно – ко мне!

      Стосковалась в своей тишине!

      За корявые пальцы взялась,

      С бородою зеленой сплелась

      И с туманом лесным поднялась.

      Так тоскуют они об одном,

      Так летают они вечерком,

      Так венчалась весна с колдуном.

      Полюби эту вечность болот:

      Никогда не иссякнет их мощь.

      Этот злак, что сгорел, – не умрет.

      Этот куст – без истления – тощ.

      Эти ржавые кочки и пни

      Знают твой