В желтизну эмигрантских газет

      я внесла свою лепту, ей-богу,

      на последних страницах тех лет

      вдохновенной статьёй некролога.

      Там, свои поправляя дела,

      отпевала я чью-нибудь душу,

      невесёлую службу несла —

      cорок баксов, и выйдешь наружу.

      И ещё сочинишь много строк,

      даже станешь слегка знаменита,

      но пределом мечты – некролог

      и покойник, не вяжущий лыка.

      Борзописец такой же, как я,

      как умру, то не надо мне стансов,

      напиши некролог спохмела,

      напиши некролог в сорок баксов.

      Этой ночью кончились сигареты.

      Вот иду на улицу – может, кто-то

      с сигаретой пройдет переулком света.

      И полночи около перехода

      ошиваюсь, каменную скамейку

      обживаю. Время плетётся длинно:

      фонари и звезды, на батарейке

      телефон. Апрельская ночь пустынна.

      Человек из времени, где проулок

      означал прохожего с полувзгляда,

      улыбаюсь – в куртке нашла окурок!

      Мне так мало ночью для счастья надо.

      На телеге еду, вверх смотрю

      сквозь лепные облака на солнце

      в самом лучшем солнечном краю —

      может быть, ещё туда вернёмся?

      Там в большом июне дрозд певуч

      над зубчатыми колами сада.

      Память-попрошайка ищет ключ:

      «Ты не знаешь ли туда возврата?»

      Хорошо бы провести осмотр

      огорода, сада старых яблонь,

      дымом окурить их от щедрот.

      Ты хоть помнишь запах? Нет, не ладан.

      От кострища дым валил в луга,

      дрозд стремглав летел над частоколом.

      Жизнь прошла, и вся тут недолга —

      уходя замечу не с укором.