Мой бумажный замок. Литературные эссе. Людмила Николаевна Перцевая
Читать онлайн книгу.
уголовного процесса, ибо что есть истина на поле боя? …Словом, по непригодности ни одного из наиболее ходовых пунктов обвинения Вадим Лоскутов привлекался по совокупности их в целом".
Не могу удержаться, чтобы не вспомнить здесь и труд Солженицына "Архипелаг Гулаг", в котором сконцентрирован огромный пласт обвинительной фактуры весьма сомнительного свойства. Для содержания в следственных шкафах он не безупречен по завышенным цифрам и объемам злодейства, для взыскательного читателя он слишком однообразен, тягостен и лишен глубоких размышлений, определения места той советской эпохи в извивах человеческой цивилизации. Видимо, время Солженицына было слишком близко к излому, к краю пропасти, и от страха хотелось его еще больше преувеличить, отсюда и публицистическая недобросовестность писателя. Впрочем, выполнившего свою роль.
Для того, чтобы в полной мере осознать последствия выламывания из человека нравственного его стержня для последующего приспособления получившегося раба на массовых стройках – во имя его же благополучия, нужно было отстранение во времени, да еще и помноженное на видение изнутри. Вот таким современником советского проекта от его зарождения, до воплощения и последующего катастрофичного развала и был Леонид Леонов, сумевший художественно осмыслить, отобразить то страшное и неповторимое время в сцеплении образов земных и сил небесных. Не убоявшийся грандиозности творческого замысла.
"Признаться, никогда раньше вызревание темы не протекало во мне так болезненно – при слишком неохватном окоеме – без горизонта, без ориентиров и опорных дат. – прямо в романе вырывается у Леонова. – Немудрено, что и в тексте сомнительно-веселые гримасы кратковременных эйфорий по случаю не оправдавшихся находок чередуются с абзацами профессиональной меланхолии, что и привело меня однажды ко рву старо-федосеевского погоста". К Бездне.
Но ведь как пишет, как пишет! Вот о русском характере, могущем всё превозмочь:
"И в случае чего всегда есть возможность укрыться в безграничных просторах внутри себя, и пускай убивают то, что осталось снаружи: вот смысл русского непротивленья".
А страницей ранее при взгляде Вадима на лапотного мужика-зэка на этой дикой приснившейся стройке:
"Ни сожаления о былом благополучии не читалось в его лице, ни присущего голодухе собачьего искательства, ни напрасной надежды, через которую обычно и врывается в душу отчаянье. "Нет, не кроткое христианское принятие крестного страданья было тому причиной, нечто гораздо древней и тоньше, верней всего – бесстрастие азиатского ламы, привыкшего сквозь земное бытие с маньякальными в нем дурачествами детей и владык видеть иной, пофазно переливающийся мир, где только что побывавший синим озером горный хребет таинственно, стаей розовых птиц сливается с пламенеющим небом для перехода в еще более неведомые мне, грозные и совсем не страшные сущности, потому что я сам в них и они тоже – я сам", – впрочем, Вадим понимал