Твое присутствие во мне меня –

      ет все вовне и все во мне меняет,

      и мнится: манит соловей меня,

      и тополя меня осеменяют,

      и облака – не облака, – дымы

      от тех костров, где прошлое сгорело

      и, выгорев дотла, осталось цело,

      и эти двое на скамейке – мы.

      Дом – это место для слушанья голоса ветра,

      для рассуждений о криках под окнами

      в полночь,

      для размещенья и перемещения книжек,

      чашек, подушек, квитанций на чистку одежды.

      Дом – это мир существительных,

      осуществлений,

      мир до-мажора арпеджио под абажуром

      и поцелуев, которые будят ребенка,

      и разговоров о лучшем, несбыточном доме.

      Считай меня глухонемой

      и черно-белой,

      считай, что этот дом – не мой,

      что хочешь, делай

      со мной и без меня – стерплю

      слова, побои…

      Считай, что я тебя люблю.

      Что я – с тобою.

      Мам, а небо далеко?

      Далеко.

      Мам, а море далеко?

      Далеко.

      Мам, а солнце далеко?

      Далеко.

      Мам, а папа далеко?

      Далеко.

      Летом всякий ветер с моря.

      Зимой всякий снег с гор.

      Душу свою до предела просторя,

      выяснишь: безграничен простор.

      Осенью, ливнем дыша и дымом,

      по весне, на ландыш дыша

      или просто проснувшись любимым,

      выяснишь: безгранична душа.

      Свеча горела на столе,

      а мы старались так улечься,

      чтоб на какой-то потолок

      ложились тени. Бесполезно!

      Разве что стоя над столом,

      о стол руками опираясь

      и нависая над свечой.

      Так – да. Но только рук скрещенья.

      кому-то в беде посылают ангелов

      мне посылают людей

      то ли на всех не хватает ангелов

      то ли хватает людей

      то ли посланных мне ангелов

      принимаю впотьмах за людей

      то ли в людях вижу ангелов

      и не вижу людей

      Новость, от которой сердце

      бьётся, как дитя в утробе:

      не нашли его во гробе!

      Ничего там нет, во гробе!

      Ничегошеньки – во гробе!

      А куда из гроба деться,

      кроме… Взгляд и голос ввысь тяну.

      Так – воистину? Воистину.

      А может быть, биенье наших тел

      рождает звук, который нам не слышен,

      но слышен там, на облаках и выше,

      но слышен тем, кому уже не слышен

      обычный звук? А может, Он хотел

      проверить нас на слух: целы? без трещин?

      А может быть, Он бьёт мужчин о женщин

      для этого?

      Не могу на тебя смотреть, когда ты ешь.

      Не могу на тебя смотреть, когда ты молишься.

      Не могу, когда вынимаешь ногу из брюк.

      Не могу, когда целуешь меня и берешь.

      Не могу на тебя смотреть, когда ты спишь.

      Не могу на тебя смотреть, когда тебя нет.

      Не могу дождаться, когда же ты снова придёшь

      и, помолившись, сядешь за стол есть.

      соски эрогенны

      чтоб было приятней кормить

      пупок эрогенен

      чтоб родину крепче любить

      ладони и пальцы

      чтоб радостней было творить

      язык эрогенен

      чтоб вынудить нас говорить

      Творить? Ну что ты! – Створаживать

      подкисшее житие,

      житуху облагораживать,

      чтоб легче было её

      любить. И любить её, жирную,

      как жёлтый пасхальный