Ах, тогда, в шестидесятых,

      моден был нелегкий труд.

      Сколько фильмов было снято

      тех, что до сих пор живут.

      Сколько песен было спето

      тех, что в сердце мы храним.

      Был лучом любви и света

      ослепительный Муслим!

      Я как будто бы очнулся.

      Мир открылся мне иной…

      Робко к песне прикоснулся,

      к песне детской, озорной.

      Оказался не статистом

      я на песенной стезе.

      Стал поэтом и артистом

      я в те годы в ДЗЗе[1].

      Появлялся в альманахах…

      Первый сборник… И второй…

      Стал входить почти без страха

      я в СП на Поварской.

      На судьбу свою не сетовал,

      средь великих – не изгой.

      Как внимательно беседовал

      Юрий Трифонов со мной!

      Здесь встречался я с элитою.

      И меня без лишних слов

      привечали знаменитые

      Смеляков, Гамзатов, Львов!

      Ах, с годами все отчетливей

      свет и тени прошлых лет!

      Громы-звоны не умолкли

      поражений и побед.

      Пусть за дальними широтами

      необъятная земля,

      за Никитскими воротами

      состоялась жизнь моя.

      Пусть изъезжено немало,

      но они навек со мной –

      эти несколько кварталов

      меж Арбатом и Тверской.

      Этот малый круг московский –

      центр земли в моей судьбе.

      Переулок Трубниковский,

      низко кланяюсь тебе!

      Годы детства. Песни ранние.

      Все я в сердце берегу.

      … Снова с площади Восстания

      я с бидончиком бегу.

      Но в эпохе постмуслимовой

      на родной, на Поварской

      нету лавки керосиновой

      и СП – полупустой…

      Жизнь повсюду стала круче.

      В ЦДЛ одна беда:

      рестораны стали лучше,

      книги хуже, чем еда.