Воздух дрожит в знойный день,

      как вода.

      Солнце казнит мою тень

      без суда.

      А в завершение дня,

      при луне,

      держится тень от меня

      в стороне,

      чтоб нам тропою одной

      не идти,

      так как ей вряд ли со мной

      по пути.

      В час Быка в кладбищенской глуши,

      без огня, без друга и без шпаги

      сохраню я искорку отваги

      в тайниках отверженной души.

      Колдовскою силою стиха,

      сотворив последнюю молитву,

      я начну отчаянную битву

      и окончу с пеньем петуха.

      Поднимайтесь, демоны могил,

      получите плату за уроки:

      вас пронзят блистающие строки

      и спалят дыханием светил!

      И взметнётся стих мой в небеса

      и заплачет дождиком по коже,

      и восстанут дьявольские рожи,

      надрывая в крике голоса.

      Задрожит щербатая луна,

      бесы хлынут, дико скаля пасти,

      но уже не выйдут из-под власти

      грешного безумца-колдуна.

      Ноша эта будет тяжела.

      Тьму и смрад, и не́честь под луною

      стих сметёт карающей волною,

      и не станет больше в мире зла.

      И замрёт преступная рука,

      не дерзая грабить и калечить,

      и дитя начнёт противоречить

      деспотичной воле кулака…

      Но петух зальётся, и тогда,

      обескровлен сбывшейся мечтою,

      под замшелой каменной плитою

      я усну до Страшного Суда.

      А мои разящие стихи

      зажурчат в пустыни раскалённой

      и наполнят космос пропылённый,

      как вино старинные мехи́.

      Ну а если вновь сгустится мгла,

      надо мной поэты и пророки

      вновь прочтут магические строки —

      и не станет больше в мире зла.

      Скрюченной веткой аллея

      хочет коснуться лица —

      мальчик, боясь Бармалея,

      жмется к штанине отца.

      Дома шуршанье у двери