Наперекор злодеям,

      в Стране Мечты

      сражаться за идею

      готов ли ты?

      Среди тревог возросших

      и суеты

      вступаться за хороших

      готов ли ты?

      Без выгод, без расчёта —

      для красоты —

      отстаивать хоть что-то

      готов ли ты?

      Когда в могилу ляжешь

      среди цветов,

      тогда лишь ты докажешь,

      что не готов.

      Небожители, словно денди,

      разодетые в пух и прах,

      на Олимпе вкушают бренди,

      ощущая системный крах.

      Аполлон – прохиндей для скифов,

      и плюёт на Гермеса гот,

      и в досаде герои мифов

      отвлеклись от мирских невзгод.

      Потускнел их музейный глянец,

      и ползёт шепоток давно:

      «Не надейтесь на старых пьяниц,

      Возрождения не дано.»

      Олимпийцы, питаясь плотно,

      могут только детей строгать.

      Надо ль им посвящать полотна

      и поэмы о них слагать?

      Им, увы, не к лицу румянец —

      их корёжит похмельный стресс.

      Отрекитесь от старых пьяниц

      и восславьте в душе прогресс.

      Уверенно.

      Без оглядки.

      От пули, в петле, на кресте,

      терпя униженье и боль,

      увы, умирают не те,

      кто выбрал постыдную роль.

      Брезгливо поправ суету,

      в извечной «гульбе и пальбе»

      сыграй мне, актер, доброту,

      а я подыграю тебе.

      Хоть мир наш не слишком хорош,

      в нем можно любить и дружить,

      сбежав от елейных святош,

      которые учат нас жить.

      Наплюй же на ад и на рай

      и, чтя назначенье свое,

      удачу, актер, мне сыграй,

      но так, чтоб я верил в нее.

      Таланты нас вряд ли спасут:

      при них только горше вина.

      Не прав инквизиторский суд

      повсюду во все времена.

      Бесстрашно взойдя на костер

      и глядя с достоинством вниз,

      сыграй мне надежду, актер,

      и выйди с поклоном на «бис».

      С болью в потухшем взоре,

      горбясь под сводом тьмы,

      дайте мне Ваше горе

      хоть на денёк взаймы.

      И, за кредит в ответе,

      я его увезу,

      чтоб изучить при свете

      и уронить слезу.

      В тонкой хрустальной чаше

      при огоньке свечи

      горькое горе Ваше

      я сохраню в ночи.

      Сильно ли мы повздорим,

      если под утро вдруг

      хрупкую чашу с горем

      я упущу из рук

      и отряхну с метёлки,

      как доберман, скуля,

      Вам на подол осколки

      чистого хрусталя?

      Коль желчь в мозги попёрла

      и хлещет через край,

      не