Дуня, подпертая подушками, лежала на постели в послеоперационной палате в цокольном этаже клиники Мольнара. Здесь стояло с десяток допотопных железных кроватей, но сейчас Дуня с Натаном были в комнате одни. Юноша сидел на хлипком пластиковом стуле у постели, фотоаппарат лежал у него на коленях, в сумраке палаты крохотная рубиновая лампочка диктофона, по-прежнему висевшего у него на шее, пятнала красным Дунину простыню. Дуня все еще казалась вялой, но Натан предполагал, что это скорее от нервного истощения, чем от наркоза. Она качнула головой в его сторону.

      – Не думала, что вы будете с фотоаппаратом. В операционной. Думала, просто будете делать заметки в блокноте, как обычный журналист.

      – Теперь мы все фотожурналисты. Просто писать уже недостаточно. Нужно сделать и фото, и видео, и звукозапись. Надеюсь, вы не возражаете.

      Дуня потянулась, и было в этом что-то сладострастное, несмотря на унылый, заношенный больничный халат, несмотря на капельницу.

      – Не возражаю. Скоро от меня ничего не останется, кроме ваших фотографий, так что чем больше, тем веселее. Будет обо мне память.

      – Почему вы так говорите? Вы разве не верите в Мольнара?

      Дуня рассмеялась.

      – Взгляните на это место. Мой план под названием “Последняя надежда”. Ни один врач в мире не стал бы делать мне такую операцию. Только у Мольнара хватило самонадеянности. И можете меня цитировать.

      – Непременно процитирую.

      – А вы? Мольнар вас так впечатлил, что вы приехали из Нью-Йорка писать о нем?

      Теперь рассмеялся Натан.

      – Я увидел Мольнара в телепередаче о нелегальной пересадке органов. Он показался мне дерзким и очень обаятельным. Приехал поговорить с ним о международной торговле внутренними органами, а тут оказалось, что он еще и операции делает на молочной железе. Пока не знаю, о чем именно собираюсь писать, но у меня так часто бывает.

      Натан взял “Никон” в руки.

      – Разрешите сделать снимок?

      – Конечно, что ж… Пошлете эти фото по интернету прямо в космос, где будет витать мой бесплотный дух.

      Натан посмотрел в видоискатель – темно, выставил максимальную светочувствительность – 25 600. (Новый D4, которого у него нет, может снимать с запредельным значением ISO — 409 600, то есть практически видит в темноте, но это сложно себе представить.) Фотографии выйдут зернистыми, с шумами и пятнами, зато похожими на полотна художников – импрессионистов, пуантилистов. В таком режиме фотоаппарат лучше передает чувственное восприятие, становится настоящим инструментом художника. Натан вскинул “Никон” и открыл огонь.

      Дуня вздохнула.

      – В вечности я останусь, конечно, не в лучшем виде. Хотите, буду позировать? Я не стесняюсь,